Энциклопедия русской пустоты

Ничего не изменилось.

– А! – подошла тётенька-начальница. – Это у вас первый зуб, да? Я подскажу вам хорошего специалиста.

Ну что – пришлось идти к стоматологу, да подешевле (в то время как остальные думали о машинах и квартирах, Ишь копила денежку на ПИРОЖНОЕ ИТРЕМС) – в «Медведково»: приехала, а стоматолог этот – армянин – такой шум развёл со своей машиной многорукой, да ещё как-то умудрялся вино пить, заигрывать с ассистенткой, слушать радио и трещать – глаза навыкате:

– Ай, маладэц! Ещё чут-чут патэрпи! – Ишь жмурилась от боли и вовсю проклинала свой неправедный образ жизни. – Ничё, вирнёшься дамой и всё такоэ вкуссное будит! Я атвичаю, после анэстизии всё дэлается как на Кавказе, а там – у-у-у! Как вынаград, как фрюкт! Я инагда даже спыцально анэстизию сэбэ колю. Чем сильней оттягивэйшь – тем каййф больша. Эта закон!

– Мффф пдммм ккрнсзссс!!..

– Чьто? Больна, дэвочка? – Он вынул механический бур из её рта.

– Сколько мне осталось жить? – спросила Ишь очень серьёзно.

– Эсли сладка многа эсть будэшь – восем днэй. Но ты будь астарожна, дэвочка. Они сахар этот и в хлэб кладут, и в грэчку кладут, и в воду дажэ!.. Вмэсто снэга тэпэрь тоже сахар – это их загавар, я атвичаю! Паслющай, паижяй ты на Кавказ, харащё там будет, фрюкты, солнцэ. Я сирёзно сичас гаварю!

Тут жизнь её окончательно померкла.

Ишь исключила всё сладкое из рациона, засыпала в сахарницу соль, а газировку покупать стала только с заменителем сахара. На «Рот-фронт» ходить она продолжала, но уже не подворовывала, а честно заворачивала конфеты в фантики – с безразличною тоской.

Ничего не хотелось, не радовали улицы никакой Москвы с этими её никакими, никакими, никакущими витринами!.. А зубы продолжали выпадать: Ишь собирала их в платочек.

Отмокая в зимних дождях, Ишь, как обычно, кружила бульварами – без какого-то там направления – и вдруг увидела: Гамсун. Всё в том же – в полоску – костюме, в подслеповатом свете фонаря, скрючившись какой-то зюзей, он читал книжку и то и дело дышал паром на руки.

– А что вы читаете? – Ишь вежливо к нему подсела.

– Акутагава, «Бататовая каша». – Он поднял взгляд. – Если хотите – могу дать на время. Очень интересный рассказ.

– Спасибо, но у меня своих проблем хватает. – Ишь улыбнулась своими жалкими десятью зубами.

Гамсун сочувственно покачал головой, отложил книжку и убрал пенсне в нагрудный карман.

– Не то чтобы я имел надежду вас сильно утешить, но… – проговорил он и отстегнул единственную – какую-то неуверенную – пуговицу пиджака. – Только не сочтите за проявление нахальных качеств…

Гамсун задрал рубашку: вместо живота – как бы разросшимся до неприличия пупком – зияло огромное и бездонное ничто: пустота: чёрная дыра. Ишь вся отдёрнулась и ручкой накрыла испуганный рот:

– Так вы… вы совсем не можете кушать?

– Могу – только это не помогает… – Он поскорее застегнулся. – Видите ли, весь юмор положения в том, что мой голод не вполне физический, в то время как ваш – чисто сахарный. – Он достал пенсне и снова посадил его на нос. – Что, впрочем, отнюдь не легче.

– И как… как это получилось? Вы что-то нарушили?

– О, нет, я вовсе не Тантал – просто много думал…

– И о чём?

– О пустоте желаний… – Он тяжело вздохнул. – Вот Москва. Правила игры заверяют вас в своей честности: что-то сделал – получи конфету. И вроде бы и жуй её, но Белокаменная тут же трясёт новыми фантиками перед носом, пока бедный человек, изнемогая от жадности, снова и снова тянет хватающие, алчущие руки. Когда же, наконец, он получает выстраданную эту конфету (если получает), то тут же хочет следующую, и так далее, и так далее, увязая безвозвратно… Как только я понял это, я вырезал себе живот кухонным ножом.

Гамсун замолк. Ишь покивала потупленно.

Снова молчали и смотрели, на той же лавочке: только вместо палого листа теперь расползшаяся лужа: и каждая, каждая, каждая нога – с одним и тем же звуком – шлёпалась об эту лужу. А вместо снега – сахар какой-то: тает, не допадая до земли…

– Так, значит, и терять тогда нечего? – Ишь посмотрела вдруг весело.

– Что-то в этом роде, – ответил Гамсун тем же приятным взглядом.

– Пойдёмте!

Взяв его за ручку, отплёвываясь от липкого снега, она повела Гамсуна с бульвара в переулок, из переулка на улицу, с улицы на улицу – с улицы на улицу: а там, на Тверской – чуть не доходя Красной площади – та самая витрина, где стоит одинокое, сдобренное софитами, ПИРОЖНОЕ ИТРЕМС.

– Дайте камешек, – попросила Ишь, и оглянулась.

В витрине напротив сверкнули Гамсун, Ишь и – СМЕРТИ ЕОНЖОРИП.

Тут Гамсун подал ей удачно валявшийся осколок бордюра, Ишь долго посмотрела на него («пирожное смерти» как-то выпрыгнуло у ней из ума) и сказала строго:

– Встречаемся на том же бульваре, на той же скамейке. Идёт?

– Тот же бульвар, та же скамейка. – Гамсун опёрся о палочку, приуготовляясь смотреть.

– Раз, два, три!

Ишь запустила камнем прямо в витрину: такой наглости, видимо, никто не ожидал – стекло просто лопнуло. Ещё не дозвенели осколки, а Ишь уже подскочила, схватила поднос – и давай бежать куда попало (а что там Гамсун, где – даже не оглянулась).