Сладострастие: для черни — медленный огонь, на котором ее сжигают; для всякого червивого дерева, для всех зловонных лохмотьев готовая пылающая и клокочущая печь.
Сладострастие: для свободных сердец нечто невинное и свободное, счастье сада земного, избыток благодарности всякого будущего настоящему.
Сладострастие: только для увядшего сладкий яд, но для тех, у кого воля льва, великое сердечное подкрепление и вино из пин, благоговейно сбереженное.
Сладострастие: однако я хочу изгородить свои мысли и даже свои слова — чтобы не вторглись в сады мои свиньи и гуляки!
Добродетель или порок не существуют сами по себе. Тем или другим их делает человек.
Сладострастие есть не что иное, как властолюбивое самолюбие, разыгранное на женских прелестях.
Огонь сладострастия — этого необходимого содрогания тела, приводящего людей в безумие, величайшего счастья, которого человек только может достигнуть, — зажигается у нас благодаря двум причинам.
Во-первых, когда мы наблюдаем объект наших желаний,— не важно, в реальности или в воображении — наделенный тем типом красоты, который кажется нам в высшей мере привлекательным.
И во-вторых, когда мы видим подобный объект, охваченный каким-нибудь очень сильным ощущением.
Но какое же ощущение способно сравниться по своей силе с болью?
Действительно, если человек испытывает боль, то ему трудно обмануть наблюдателя, тогда как женщины, делая вид, что предаются удовольствию, которого они почти никогда не испытывают, постоянно стараются сыграть с нами дурную игру...
Я хладно пил из чаши сладострастья.
— В чем разница между сластолюбием и развратом?
— Сластолюбие — это пить вино прямо из ведра...
— А разврат?
— То же самое, только из помойного.
Разврат завтракает с Богатством, обедает с Бедностью, ужинает с Нищетой и ложится спать с Позором.
Он живет с горничной, которая робко величает его: ваше высокоблагородие.
Между ртом и куском многое может произойти.
Избежать этого нельзя, но можно все это презирать.