Эолова Арфа

И лишь один выпад оставил на светлом фоне черную кляксу — лет шестидесяти гражданин выскочил на сцену и громко заговорил:

— Я не понимаю всеобщих неосмотрительных восторгов! Ведь фильм-то — антисоветский! Да ладно вам мне тут! Сами идите знаете куда! Но-но, я вам дам со сцены! Имею право высказать. Про это кино следует писать куда следует. И напишем. А что вы думаете? Напишем.

В остальном триумф того дня наполнил сердце счастьем. А потом пошло огорчение. В «Не ждали» Эол не случайно выделил башню Дона, которую наши бойцы берут штурмом. Он имел в виду, что своим фильмом штурмует герасимовский «Тихий Дон». Однако эта башня оказалась неприступной: всюду только и писали о премьере третьей серии в «Ударнике» и почти ничего — о премьере в «Художественном». Ленту Незримова хвалили, немного критиковали, признавали заметной работой молодого режиссера, но скромненько, на вторых и третьих полосах. Герасимовский слон величественно растоптал яркого незримовского зверька.

Марта Валерьевна досмотрела фильм до конца и на сей раз не заплакала, и даже не всплакнула, а молча встала, задумчиво прошла по спальне мужа. Шоколад долго смотрел на хозяина, сидя на стуле, потом не выдержал своей траурной позы и превратился в черную норковую шубку, свернутую и готовую к упаковке. Марта Валерьевна погладила его, он муркнул и продолжил свой сон.

— Да, Шоколад, ничего не скажешь, он великий режиссер.

Она подошла к мужу и устыдилась, что он до сих пор лежит в старых любимых домашних штанах, в пиджачке пижамного типа, расстегнутом на груди.

Часы показывали половину первого, а значит, 12 июня 2018 года, день их золотой свадьбы, начался. Она вытащила из шкафа свежее нижнее белье, сняла с плечиков белоснежную сорочку «Аминарини», купленную в Милане за двести евро, темно-синий костюм, сшитый по технологии биспоук на лондонской Сэвил Роу, в ателье Андерсона и Шепарда, по индивидуальным лекалам, за две тысячи евро, носки из мерсеризированного хлопка, вишневого цвета галстук от «Армани» и черные туфли с элегантным узором от «Фаби». Весь этот шик покупался целенаправленно к сегодняшнему дню.

— Пора привести себя в порядок, мой дорогой, — сказала Марта Валерьевна. — Первые гости могут нагрянуть в самую рань.

Она осторожно раздела мужа, протерла его любимыми ароматными влажными салфетками с запахом сирени, спрыснула одеколоном «Эгоист». Тело показалось ей безжизненным, но не мертвым. Прохладным, но не ледяным. Признать, что она имеет дело с трупом, Марта Валерьевна никак не соглашалась.

— Какой же мы покойник? Мы сейчас облачимся и вообще станем о-го-го.

Отдыхающий снарядик, так и не сделавший ей ни одного ребенка, вежливо спрятался в армейские трусы. Иных подштанников потомок богов не признавал: мягкие, просторные, качественные, с биркой «МО СССР». Ногти на ногах стричь не надо, обладатель десяти изящных пальцев постоянно за ними ухаживал. Носки налезли без малейшего сопротивления. Теперь брюки. Ветерок никогда не отличался тучностью, ему не приходилось следить за своими надежными восемьюдесятью килограммами при росте метр семьдесят, а в последние годы он только и делал, что худел, сейчас весил не больше семидесяти, и одевать господина Незримова не составляло труда даже без его участия. Усадив потомка богов в кресло, она надела сорочку, тщательно всунула ее полы в брюки, застегнула ширинку, повязала галстук, надела пиджак. Голова отваливалась назад, к спинке кресла, отчего при закрытых глазах получалось надменное выражение лица. Левая бровь с гагаринским шрамом слегка приподнята. того и гляди, послышится: «Знаете ли, не надо мне всего вот этого!» Далее она старательно расчесала волосы и усы.

— Ну вот, порядок.

Человек как бы приготовился к выходу на сцену, присел в кресло, руки положил на подлокотники, голову откинул к спинке, закрыл глаза и сосредотачивается.

Марте Валерьевне вспомнилось, что в викторианской Англии фотографы делали снимки семьи с умершим, сажали его, тело придерживалось каркасом, и в окружении домочадцев покойник выглядел одним из живых, а не ушедшим от них в мир иной. Гадость какая!

Она порылась в интернете по поводу трупного окоченения. Да, есть такое, на латыни «ригор мортис». Наступает у всех по-разному — от тридцати минут до шести часов после смерти. С того момента, как Эол Федорович вскрикнул, схватился за сердце и упал в свою кровать, прошло пять часов. Не сказать, что он за это время стал эластичным, но и сильного окоченения нет, ведь ей удалось без изнурительного труда одеть его и усадить в кресло. Стало быть... И в ее голове выскочило название знаменитого венского кафе:

— Да пошли вы в «Захер» со своим ригор мортис!

Глава четвертая

Бородинский хлеб