Эолова Арфа

— Четыре года! — кипятился он. — Кино дело долгое, пока раскачаемся, поздно будет.

Но его не слышали.

Единственным утешением оказалось участие в съемках «Судьбы человека». Герасимов порекомендовал своему студенту первого набора Бондарчуку студента второй мастерской Незримова в качестве ассистента, и за неимением пока ничего другого Эол пошел вторым помрежем без указания в титрах. Работы немного: поиски натуры, фактуры, копание в фото- и киноархивах времен Великой Отечественной. Но интересно было посмотреть, как работает сильный актер, решивший вдруг стать режиссером, чем, кстати, возмутил все того же Пырьева.

Рассказ «Судьба человека» вышел в новогодних номерах «Правды» 31 декабря 1956-го и 1 января 1957 года. Все всколыхнулось! Еще недавно советские военнопленные в основном считались в лучшем случае подозрительными личностями, в худшем — предателями Родины и врагами народа. И вдруг — судьба такого человека, Андрея Соколова, вошла в судьбу всех советских людей, стала для них родной. А актера Бондарчука вдохновила снять свой первый фильм в режиссерском качестве.

— У нас что, нехватка хороших режиссеров? — гремел Иван Грозный. — Нашелся выскочка! Ничего у тебя, Сереженька, не получится. Упадешь в лужу, я тебя оттуда вытаскивать не буду.

— Хотя бы не толкайте в нее, — сердито ответил настырный хохол, хлопнул дверью и дальше попёр танком, сумел объехать мощную противотанковую мину системы Пырьева, да как лихо — поехал со Скобцевой в станицу Вёшенскую, вошел в образ пленного солдата Соколова и в таком виде явился к самому Шолохову. Тот был в восхищении:

— Сам Соколов пришел ко мне!

Получив в качестве главного союзника Шолохова, Бондарчук уже мог никого не бояться. А тут и еще подфартило: на «Мосфильме» свергли Ивана Грозного, заменив его на Святого Владимира: вместо обласканного Сталиным Пырьева назначили более либерального Сурина, и на худсовете Владимир Николаевич утвердил выдвинутый Бондарчуком сценарий Лукина и Шахмагонова.

Незримов работал в бондарчуковской команде с лета, вместе со всеми мотался по тамбовским, воронежским, донским и ростовским землям, тоже общался с Шолоховым, а еще больше — с Бондарчуком, кое-что даже подсказал Сергею Федоровичу, как-то сроднился с ним. Когда вышли хуциевские «Два Федора», Бондарчук как-то сказал Незримову:

— А мы с тобой — два Фёдыча.

Пригодился и опыт кёнигсбергских съемок: Эол подсказал идею снимать эпизод с похоронами сына Соколова на фоне развалин Королевского замка.

Не мог он остаться равнодушным и к Скобцевой, но, видя, какой у них монолитный брак, даже не смел особенно взглянуть на Ирину прекрасную. И искренне горевал, что его жена могла быть столь же изысканной, если б не полнота.

Вероника и не собиралась худеть, пихала в себя все подряд, ворковала над Платошей, коему исполнилось три года, он вовсю смешно лопотал и с удовольствием ходил в детский сад, где неизменно выступал примирителем, когда другие мальчики дрались. Карьерному росту Вероники Незримовой, в девичестве Новак, избыточная полнота не мешала, исполнительную и сведущую медсестру из обычной больницы перевели в институт Склифосовского.

— Может, там найдешь себе худенькую жеже, — напутствовала Вероника мужа, когда тот отправлялся из Москвы на съемки.

С некоторых пор он так и звал ее: Жеже. Разлюбив, все равно старался оставаться нежным:

— Ну что ты! Я люблю тебя, моя самая лучшая в мире Жеже. Нет, нет, Жеже означает не женская жертвенность, а жена желанная.

Съемки «Судьбы человека» закончились, и 12 апреля 1959 года в «Ударнике» состоялась премьера. Эола даже на сцену не пригласили. Он сидел в зрительном зале и страдал. Да и как не страдать! Первый фильм Бондарчука, и такой бешеный успех. А главное, фильм сильнейший, обзавидуешься. И когда в кабине грузовика Павлик Борискин в роли беспризорного мальчика Ванюшки бросается на шею Бондарчука в роли Соколова и кричит: «Папка! Я знал, что ты меня найдешь, все равно найдешь!» — невозможно сдержать слезы. Сидящая рядом Вероника так и ревела. А он, Эол, выпустил уже два фильма, и на них если кто и всплакнул, то не такими потоками. И никаких призов, фестивалей, бешеной славы.

После фильма они брели по вечерней Москве мимо Кремля, и он спросил:

— Хочешь сказать, мои фильмы хуже?

— Не то чтобы хуже... — замялась Вероника. — Но в них нет чего-то, что есть у него. Даже не могу объяснить.

Вот тебе и Жеже! Не поддерже. Зная, как мужу худо, как он мается, не имея собственного проекта.