Эон. Исследования о символике самости

¹⁸⁵ Подобное расщепление соответствует удвоению тени, которое часто наблюдается в сновидениях и при котором две половины предстают как разные или даже антагонистические фигуры. Это происходит, когда сознательная эго-личность не содержит все те содержания и компоненты, которые могла бы содержать. В таких случаях часть личности остается отщепленной и обычно смешивается с бессознательной тенью; вместе они образуют двойную и нередко антагонистическую личность. Если применить данный опыт из области практической психологии к обсуждаемому мифологическому материалу, мы обнаружим, что чудовищный антагонист Бога порождает двойника именно потому, что образ Бога неполон и не содержит всего, что логически содержать должен. Если Левиафан – рыбоподобное существо, примитивное, холоднокровное, обитающее в океанских глубинах, то Бегемот – теплокровное четвероногое, предположительно напоминающее быка и обитающее в горах (по крайней мере, в поздней традиции). Таким образом, он относится к Левиафану как высшее существо к низшему, подобно тому, как соотносятся крылатый и бескрылый драконы в алхимии. Все крылатые существа «летучи», то есть пары и газы, иными словами пневма. Как у Августина Христос есть рыба, «поднятая из глубин»[314], так и в Третьей Книге Ездры (13:2 и далее) «муж» вышел из моря, подобно ветру. О его появлении возвестили орел и лев – териоморфные символы, сильно напугавшие пророка (аналогичным образом Бегемот вселял в Иова главным образом ужас). Рыба, поднятая из глубин, имеет тайную связь с Левиафаном: это – приманка, с помощью которой ловят Левиафана. Рыба, вероятно, представляет собой удвоение великой рыбы и олицетворяет ее пневматический аспект. Очевидно, что подобный аспект присущ и Левиафану, ибо он, как и Ихтис, является евхаристической пищей[315]. То, что данное удвоение репрезентирует акт осознания, ясно из книги Иова (26:12), где говорится, что Яхве сразил Рахава «разумом Своим» (tebūnā). Рахав, морское чудище, родственен Тиамат, которую Мардук рассек, наполнив ее Имхуллу, северным ветром[316]. Слово tebūnā происходит от bin, «разделять, расщеплять, расчленять», иначе говоря, разграничивать, что составляет сущность осознания[317]. В этом смысле Левиафан и Бегемот репрезентируют стадии развития сознания, в рамках которых происходит их ассимиляция и гуманизация. Через фазу теплокровного четвероногого рыба превращается в человеческое существо; поскольку Мессия в христианстве стал второй ипостасью Троицы, отщепившаяся от рыбы человеческая фигура содержит в себе намек на воплощение Бога[318]. Таким образом, то, чего ранее не хватало в образе Бога, – это человеческий элемент.

¹⁸⁶ Роль рыбы в иудейской традиции, вероятно, связана с сиро-финикийским культом Атаргатис. В ее храмах имелись пруды со священными рыбами, прикасаться к которым не дозволялось никому[319]. Кроме того, в храмах устраивали ритуальные рыбные трапезы. «Этот культ и эти обычаи, возникшие в Сирии, в христианские времена вполне могли породить символику Ихтис», – пишет Кюмон[320]. В Ликии поклонялись божественной рыбе Орфос или Диорфос – сыну Митры и «священного камня», Кибелы[321]. Этот бог представляет собой вариацию упомянутых выше семитских рыб-богов, таких как Оаннес, вавилонский Нун, Дагон и Адонис, которого греки называли Ихтис. В Карфагене рыбу приносили в жертву Танит, а в Вавилоне – Эа и Нине. Следы культа рыбы можно найти и в Египте. Египетским жрецам запрещалось есть рыбу, поскольку рыба считалась столь же нечистой, как и море Тифона. «Все воздерживаются от морской рыбы», – замечает Плутарх. Согласно Клименту Александрийскому, жители Сиены, Элефантины и Оксиринха поклонялись рыбе. Плутарх[322] сообщает об обычае есть жареную рыбу перед дверьми дома на девятый день первого месяца. Дельгер полагает, что именно этот обычай подготовил почву для евхаристической рыбы в христианстве[323].