Для громовержца и Сильвана мог сделать,
Где кровь ягнят и кровь козлят лилась часто;
Богиню-деву, госпожу святынь храма,
И гостя, что ты видишь у сестры чистой
С лавровой рощей — скромным уголком Флоры,
Где от Приапа можно было ей скрыться.
Коль дачки малой будешь всех божеств кротких
Иль фимиамом чтить, иль кровью, ты скажешь:
Рукой моею вам приносит он жертву
Заочно. Но для вас да будет он с нами,
И дайте вы обоим, что один просит».
Коль евганейские ты, Клемент, Геликаона земли
И виноградники их раньше увидишь, чем я,
Новые наши стихи передай атестинке Сабине:
В пурпуре свежем они и неизвестны еще.
Свиток же новый нам мил, коль не затерт бородой.
Не охраняет дракон массильских моих огородов,
И Алкиноя полей царственных нет у меня,
Но безмятежно ростки пускает мой садик в Номенте,
И не опасен моим яблокам плохоньким вор.
Желтые эти, как воск, прямо с Субуры плоды.
Галла, ребенка тебе отослали и муж и любовник.
Что же? Ни тот, ни другой не жили, верно, с тобой.
Странно, Авит, для тебя, что до старости живши в латинском
Городе, все говорю я о далеких краях.
Тянет меня на Таг златоносный, к родному Салону
И вспоминаю в полях сельских обильный наш дом.
Делаюсь я, где запас скудный балует меня.
Землю содержим мы здесь, там земля нас содержит; тут скупо
Тлеет очаг, и горит пламенем жарким он там;
Дорого здесь голодать, и рынок тебя разоряет,
За лето сносишь ты здесь четыре тоги и больше,
Там я четыре ношу осени тогу одну.
Вот и ухаживай ты за царями, когда не приносит
Дружба того, что тебе край наш приносит, Авит.
Строили легкий костер с папирусом для разжиганья,
И покупала в слезах мирру с корицей жена;
Бальзамировщик готов был, и одр, и могила готовы,
И в завещанье вписал Нума меня — и здоров!
Наливает когда цекуб мне кравчий,
Привлекательней и мальчишки с Иды,
И нарядней кого ни мать, ни дочка,
Ни жена не идет твоя обедать,
Стол лимонный, слоновой кости ножки?
Чтоб не быть у тебя на подозренье,
Пусть одна деревенщина мне служит:
Грубых, стриженых, грязных, неуклюжих
Выдает тебя эта ревность, Публий:
Нрав и кравчий не могут быть различны.
Ежели это лицо Сократово было бы римским,
Юлий Руф поместить мог бы в «Сатирах» его.
К чему, глупец, свои стихи вставлять в наши?
Противны, жалкий, все они моей книге.
К чему со львами спарить ты лисиц хочешь
И сделать, чтоб с орлом была сова схожей?
Дурак, на деревяшке все ж бежать брось ты.
Если б, отпущенный друг с Елисейских полей, возвратился
Габба-старик, своего Цезаря славный остряк,
Всякий, услышав, как он состязается с Капитолином
В шутках, сказал бы ему: «Габба-мужлан, замолчи!»
Как же так получилось, говоришь ты,
Что отцом стал Филин, с женой не спавши?
Гадитана спроси, Авит, который
Ничего не писал, а стал поэтом.
Вы, горожане мои, из Авгу́сты-Би́льбилы родом
Где под скалистой горой воды Салона бегут,
Радует вас или нет поэта вашего слава?
Он — украшение вам, он — ваше имя и честь.
Мною гордиться, как им, право, она бы не прочь.
Тридцать четыре с тех пор уже собраны летние жатвы,
Как вы Церере пирог сельский несли без меня;
Жил пока я в стенах прекраснейших Рима-владыки,
Если любезно меня принимаете вы, я приеду,
Если же ваши сердца черствы, уж лучше вернусь.
Флаву нашему спутницей будь, книжка,
В долгом плаванье, но благоприятном,
И легко уходи с попутным ветром
К Тарракона испанского твердыням.
И Салон свой, и Бильбилы высоты,
Пять упряжек сменив, увидеть сможешь.
Спросишь, что поручаю я? Немногих,
Но старинных друзей моих, которых
Тотчас, прямо с дороги ты приветствуй
И еще поторапливай ты Флава,
Чтоб приятное он и поудобней
Подыскал мне жилье недорогое,
Вот и все. Капитан зовет уж грубый
И бранит задержавшихся, а ветер
Выход в море открыл. Прощай же, книжка:
Ожидать одного корабль не станет.
КНИГА XI
Ты куда, ты куда, лентяйка книга
В необычном сидонском одеянье?
Неужели к Парфению? Напрасно.
Неразвернутой выйдешь и вернешься:
Было б время, своим служил он Музам.
Не сочтешь ли себя и тем счастливой,
Что ты в худшие руки попадешься?
По соседству ступай, в Квиринов портик:
Ни Помпей, ни девица Агенора,
Или первого судна вождь неверный.
Двое-трое там будут, кто откроет
Вздор, который одним червям годится,
О наезднике Скорпе с Инцитатом.
Брови угрюмые, взгляд исподлобья суровый Катона,
Да и Фабриция с ним, пахаря бедная дочь,