А в сравнении с ним Приап сам евнух.
Лигд, обещаешь всегда ты ко мне прийти на свиданье,
И назначаешь когда, и назначаешь куда.
Тщетно лежу я и жду, истомленный мучительной страстью,
И по-иному порой я облегчаю ее.
Чтоб тебе зонтик носить, Лигд, за кривой госпожой!
Баккара-рет обратился к врачу-сопернику с просьбой
Чтоб полечил он его. Галлом он станет теперь.
В медном запоне моется с тобою
Твой, Цецилия, раб. К чему, скажи мне?
Ведь совсем не флейтист, не кифаред он.
Наготу ты не хочешь, верно, видеть?
Или видишь ты в нас одних кастратов?
Знаешь, чтобы ревнивой не казаться,
Расстегни-ка рабу его застежку.
Требуешь, Пет, чтобы я уплатил тебе долг в десять тысяч,
Из-за того, что Буккон двести твоих загубил.
Мне-то зачем за грехи чужие платиться? Коль двести
Тысяч ты мог загубить, десять теперь загуби.
Когда во всех сидит Вакерра нужниках
И целый день проводит там безвыходно,
Не облегчаться, но обедать хочет он.
К женщинам ты обратись, обратись к их объятиям, Виктор,
И к незнакомому ты делу теперь приучись.
Огненный ткут уж покров невесте, готовится дева,
И молодая твоих скоро юнцов острижет.
Остерегаясь еще раны от новой стрелы;
Но продолжаться тому ни мамка, ни мать не позволят,
Скажут они: «не юнец это тебе, а жена!»
Бури какие тебе пережить и мученья придется,
В ученики поступи к наставнице ты на Субуре:
Сделает мужем она; дева не может учить.
То, что в десятом часу добрались мы до первого камня,
Ставится это тобой лености нашей в упрек.
Если по правде сказать, не я, а ты тут виновен:
Я ведь приехал к тебе, Пет, на твоих же мулах.
Благой Венеры берег золотой, Байи,
О Байи, вы природы гордой дар милый!
Пусть тысячью стихов хвалил бы я Байи,
Достойно, Флакк, не восхвалить бы мне Байи.
О них обоих было бы мечтать дерзко.
Но если боги в дар дадут мне все это,
То что за счастье: Марциал мой и Байи!
Диндим-кастрат и старик совместно возятся с Эглой,
Но остается лежать праздной на ложе она.
Силы у этого нет, а тот по годам бесполезен,
И возбуждают себя все понапрасну они.
Сделала мужем скопца и молодым старика.
На Синуэсских водах Филострат немного подвыпил
И, возвращаясь к тебе вечером в снятый им дом,
Чуть не погиб, испытав Эльпенора печальную участь:
Вниз головой кувырком с лестницы он полетел.
Ежели вместо вина воду бы вашу он пил.
Только богатых к себе и бездетных ты даром пускаешь?
Дом свой, Сосибиан, всех ты дороже сдаешь.
Кто не стремится еще спуститься к теням стигийским,
От Антиоха тогда пусть брадобрея бежит.
Бледные руки ножом не так свирепо терзают
Толпы безумцев, входя в раж под фригийский напев;
И загрубелой рукой режет осколки костей.
Киников жалких пускай и бороды стоиков бреет,
Пусть он на шее коней пыльную гриву стрижет!
Если бы стал он скоблить под скифской скалой Прометея,
К матери тотчас Пенфей побежит, Орфей же — к менадам,
Лишь зазвенит Антиох страшною бритвой своей.
Все эти шрамы, в каких ты видишь мой подбородок,
Эти рубцы, как на лбу у престарелых борцов,
Их Антиох мне нанес бритвою в наглой руке.
Лишь у козла одного из всех созданий есть разум:
Бороду носит и тем от Антиоха спасен.
Вдруг от удара с небес язык твой во время лизанья
Сразу отнялся. Теперь будешь, как все ты, Зоил.
Врач, чтоб смягчилась гортань, которую мучает тяжко
Кашель несносный всегда, Партенопей, у тебя,
Мед предписал принимать, орешки со сладкой лепешкой
И, одним словом, все то, что веселит малышей.
Партенопей, не катар мучит — обжорство грызет.
Был ты когда-то богат, но тогда мужеложником был ты
И не знаком ни с одной женщиной ты не бывал.
Нынче к старухам ты льнешь. До чего только бедность доводит,
Коль в женолюбца теперь ты обращен, Харидем!
Много дней уже, Луп, Харисиану
Невозможно любовью утешаться.
На вопросы друзей он им ответил,
Что расстройством желудка он страдает.
Полла, зачем ты венки мне из свежих цветов посылаешь?
Я предпочел бы иметь розы, что смяты тобой.
Ты одобряешь стихи, что бегут не по гладкой дороге,
А, спотыкаясь, летят по каменистым тропам;
И меонийца поэм тебе представляется выше
«Се Луцилия столп, зде почиет Метрофан».
Все, чем Пакувия там или же Акция рвет.
Хочешь, Хрестилл, чтобы я подражал твоим древним поэтам?
Пусть я погибну, когда мерзостей ты не знаток.
В этой могиле лежит дитя Эолиды, Канака,
Крошка, которой пришлось семь только зим пережить.
Что за напасть, что за зло! Ты, однако, готовый заплакать,
Путник, не сетуй на то, что она мало жила.
Севшей на нежных щеках, был ее лик искажен.