Эпох скрещенье… Русская проза второй половины ХХ — начала ХХI в.

Поддержанию объективности автобиографического повествования Киреева (того аспекта, который критикой относится к протодокументальной основе[137]) служат и критические отзывы литературоведов о его — собственно киреевском — творчестве, которые автор активно включает в текст. Кажется, терпимый к другим, Киреев жесток и беспощаден к самому себе. Рефреном в тексте звучат обороты типа «я ему не чета» (как вариант «он мне не чета»), «…ощущение своей, по сравнению с ним, полной немощи…» (с. 112) и др., в которых Киреев всегда оказывается в литературном плане ниже остальных. Если окружающими его литераторами он, как правило, восхищается, то себя неустанно бранит и принижает, свое творчество неизменно воспринимает слабее творчества многих. Однако восстановлению справедливости служат те цитаты из критических статей, которые объективируют и документируют его объективную позицию в литературе, фактически «поднимают» самооценку киреевского героя. Не позволяя герою (и повествователю) хвалить самого себя, Киреев к этой роли привлекает других, точнее цитаты из их критических публикаций, журнальных заметок и писем. Более того, эта тактика реализует возможность «двойного самопостижения» героя Киреева: с одной стороны, через самоанализ, через стремление понять себя посредством внутреннего «самокопания», с другой — постижение себя через других людей, оказавшихся рядом, при взгляде на которых «пристально» (любимое слово Киреева — героя) автобиографическому персонажу становятся виднее его собственные достоинства и/или недостатки. Как и другие приемы, «крупный план» смыкает хронотоп героя и хронотоп автора, позволяет совместить время биографическое и эпическое, чтобы ярче акцентировать со — или противопоставление «тогда и теперь», «я и другие», «литература и жизнь», то есть те конститутивные черты, которые создают координатную сетку автобиографического повествования Киреева.

Помимо цитатного материала из газетных или журнальных рецензий киреевский нарратор обращается и к дневниковым записям, которые в ряду других «документов» объективируют повествование. Большой фрагмент текста отдан дневникам известного критика и очеркиста Игоря Дедкова (глава «Крупным планом»). Герой Киреева просматривает «восьмисот-страничный» (с. 156) «Дневник» И. Дедкова, опубликованный в «Новом мире» уже после смерти критика, и останавливается на цитатах — фрагментах, которые касаются киреевского творчества, встреч с ним, участия в совместных мероприятиях. Киреев приводит суждения Дедкова, высказанные по поводу его романов и повестей, и важную грань этих цитат и портрета составляет нравственная и учительная позиция героя. Личность Дедкова служит для Киреева поводом задуматься о себе, о своем творчестве. Неслучайно повествователь воспроизводит в тексте слова, обращенные к нему во время одного из выступлений: «Может быть, вам быть ближе к себе?» (с. 157). Рефлексируя на страницах создаваемой автобиографии, Киреев понимает, что слова Дедкова были направлены к тому, чтобы прочитать на страницах киреевских книг не о героях — победителях (речь шла о романе «Победитель»), а о самом авторе, о том, «чем живет его собственная душа» (с. 157).

В своем автобиографическом повествовании Киреев широко использует «чужой текст», и им оказываются не только письма, рецензии, дневники, но и произведения, например, научные, публицистические или художественные. В качестве примера научного суждения можно указать на высказывания немецкого слависта Вольфганга Казака о Сергее Михалкове, приведенные в его литературном словаре «Лексикон русской литературы ХХ века». В той же роли своеобразного автобиографического «документализма» у Киреева может быть и цитата из художественного произведения (русского или зарубежного), отсылка к хрестоматийным литературным образам и мотивам, к биографии писателя (Пушкин, Лермонтов, Л. Толстой, Монтескье, Эдгар По и др.). «Чужой текст» активно присутствует в повествовании Киреева на уровне небольших цитат, которые он, кажется, приводит «попутно», но очевидно и то, что они тщательно отобраны и, как правило, напрямую связаны с литературой, с литературным творчеством. И тогда чужая судьба порождает параллель к его собственной, к попытке взглянуть на себя «со стороны» и «издалека» будущих времен: понять, например, как отнесутся потомки к собственно киреевскому творчеству, к его «писаниям» (с. 261). Другими словами, внеавтобиографический материал (и опыт) неизбежно оказывается спроецированным с «другого» на себя, ориентирован на самого Киреева и его героя. Внешне посторонний — кажется, документально достоверный факт — вводится в текст «извне», но внутри автобиографического повествования обретает статус самой сущностной, «внутренней автобиографии», в которой вновь речь идет непосредственно о самом автобиографическом персонаже.