Эпох скрещенье… Русская проза второй половины ХХ — начала ХХI в.

В ходе знакомства с художественной автобиографией Киреева на каком — то этапе в тексте звучит мысль героя — нарратора, касающаяся вопроса жанра биографического повествования. В споре со своими предшественниками, в частности с Д. С. Лихачевым, Киреев размышляет: «…я все — таки задался вопросом: а зачем эти выдуманные события? Зачем вымышленный герой? Неужто и впрямь затем, что <…> читатель в такого подставного героя „поверит быстрее, чем в автора“. Сомневаюсь. Именно в беллетризации духовной автобиографии видится мне изначальный стратегический просчет автора. Мыслимо ли представить „Былое и думы“, написанное в форме романа, да еще от третьего лица? Мыслимо ли представить в таком виде гетевскую „Поэзию и правду“…» (с. 211). И на уровне публицистического высказывания Киреев как будто бы искренен, говорит правду: такова его принципиальная установка. Малозаметное в тексте, не эксплицированное автором ярко и широко, эту идею Киреева поддерживает и сообщение о том, что основу его автобиографии составили некие заметки, которые он вел все годы существования «в раю» — «в моих записях сохранилось…» (с. 14). Последний факт (наличие «Записок» или, может быть, даже «Дневника») поддерживает манифестационное суждение Киреева — романиста, создателя автобиографического повествования «Пятьдесят лет в раю», в его намерении быть искренним и точным.

Опираясь на сказанное выше, можно констатировать, что Киреев создает романное повествование, нацеленное на освещение собственной (авто)биографии, и встраивается в традицию (в целом) «канонической» автобиографии, созданной писателем о себе и, как следствие, о становлении не просто героя — личности, но героя — творца, героя — писателя. Неслучайно концептуальной метафорой Киреева, вынесенной в заглавие и опосредующей все повествование, становится метафора — сопоставление «жизнь — литература — рай», когда пребывание в среде литературного сообщества — это «пятьдесят лет в раю». Тема становления автобиографического героя (традиционный аспект автобиографии) замещается (и отчасти вытесняется) темой формирования художника слова, темой осмысления творчества и роли писателя.

На уровне декларационной установки Киреев отказывается от такой формы (разновидности) автобиографии, которая была бы связана с тенденцией беллетризации «мемуарного» текста, однако на практике его романное повествование подчинено законам художественной прозы, что проявляется на разных уровнях осмысления текста. И прежде всего это связано с типом героя — героем — творцом, героем — писателем, героем — литератором. Сам процесс становления Киреева — эгогероя тесно связан с художественным творчеством — как с его собственным произведениями, так и с художественными (и публицистическими) текстами других писателей (поэтов, прозаиков, драматургов, литературных критиков и ученых). Особенности формирования творческого сознания героя неизбежно влияют на характер и манеру повествования Киреева — нарратора, на выбор тех аспектов и проблем, которые оказываются в центре творческой рефлексии героя и повествователя.

Внешние признаки отточенности романной формы, в которую облачает свое повествование Киреев, сигнализируют о присутствии художественности в тексте киреевской автобиографии. Это и композиционная структура текста (композиционное кольцо), и цикличность повествования, и символическое цифровое оформление (50 лет, три дня, две части внутри главы и проч.), и, несомненно, манера повествования, которая со всей очевидностью выдает в объективированном (нацеленном на объективность) нарраторе мастерство и многолетний опыт автора — художника, обладающего самобытной стилевой манерой, выразительной речью и словом, т. н. «авторской интонацией»[138]. Но доминантой автобиографического повествования Киреева (заметим, по законам организации художественного текста) все — таки остается (около)мемуарность и (около)документальность, «стабилизирующие» волю автора и не дающие ему отойти от канона традиционной биографии (автобиографии). Киреев по — художнически мастерски «ограничивает» полет свободной фантазии нарратора, строго удерживает его в рамках (условной) «хроники», которая обеспечивается четкой («календарной») датировкой глав, точным указанием на время и место происходящих событий, присутствием в пространстве романа именно тех персоналий, которые помогли центральному персонажу получить «билетик в рай». Творческое умение Киреева, выработанное годами работы над его прозой, позволяет ему следить за соразмерностью частей, за художественной логикой, за сюжетно — фабульным развитием, казалось бы, независимо от прихоти автора развивающейся биографией. Однако четкость и стройность композиционного решения автобиографии, легко отходящей от линейно — векторной структуры и тяготеющей к циклическому выстраиванию текста, позволяет констатировать неизменное и «невидимое» присутствие мастера — художника, пристально наблюдающего за воплощением законов построения художественного текста и организации его цельности.