Эпох скрещенье… Русская проза второй половины ХХ — начала ХХI в.

Своеобразным фактом «документирования» автобиографической прозы Киреева становится обращение писателя и к его собственным произведениям, к цитатам из них, к их сюжетике и, главное, к рефлексии, с ними связанной. Киреев в каждой главе — годе рассказывает о каком — то отдельном произведении, которое было создано им в тот год («Так сложилась жизнь» («Людмила Владимировна»), «Лестница», «Рая Шептунова и другие люди», «Искупление», «Победитель», «Пир в одиночку» и мн. др.). Нарратор размышляет об истоках замысла рассказа или повести, о характере главного героя (нередко воспроизводя его имя, портрет, пример поведения), обязательно касается истории публикации того или иного произведения (и в этом случае, как правило, рассказывает о редакторе, способствовавшем публикации рассказа или повести, например, об Александре Твардовском, цепко ухватившем идею еще не состоявшегося киреевского рассказа «Мать и дочь»; с. 181) и др.

Рассуждая о собственных произведениях, предлагая трактовку того или иного героя (совпадающую или не совпадающую с мнением критики), нарратор Киреева размышляет в первую очередь о самом себе, о своем alter ego, о становлении автогероя. Неслучайно в одной из глав («1969») повествователь признается, что он желал «ступенька за ступенькой пройти со своей юной героиней самый, быть может, решающий кусок ее жизни» (с. 87). И желание «пройти вместе» со своим героем или героиней обнаруживается в каждом случае авторской саморефлексии: как в осмыслении его прежних произведений, так и по мере создания его автобиографии.

Приводимые нарратором цитаты из художественных произведений, с одной стороны, становятся свидетельством вызревания героя — писателя (время биографическое), отмечают этапы его «лестницы в рай», с другой — дают повод повествователю (в эпическом времени) задуматься о сегодняшнем, о насущном. Так, работая над текстом автобиографического романа в возрасте старше 80 лет и возвращаясь к своему раннему творчеству, как правило, к разговору о герое молодом, Киреев от хронотопа повести (или рассказа — главы) свободно переходит к хронотопу автобиографии в целом, дополняя и противопоставляя мысли юного героя собственным сегодняшним («старческим») рассуждениям о жизни и смерти. Почтенный («патриарший» (с. 48)) возраст писателя в ходе автобиографического повествования вынуждает его все чаще обращаться к мысли о смерти (в т. ч. и к теме смерти в его произведениях) и переоценивать те сентенции и умозаключения, которыми он наделял своего героя в ранних произведениях. Например, повесть «Так сложилась жизнь», в которой идет речь о матери автобиографического героя, побуждает нарратора порассуждать о возрасте, о времени молодости и старости. «Знаю, сколь растяжимо это понятие [старость]. Когда в детстве смотришь, задрав голову, на уходящую в поднебесье пирамиду, то не особенно — то различаешь за толщей лет, кому шестьдесят, а кому восемьдесят. <…> все одинаково далеко и одинаково скучно» (с. 149–150). И следующий далее риторический вопрос: «Неужели, удивлялся я ребенком, и им тоже интересно жить?» (с. 150) — посредством уточняющего оборота «удивлялся ребенком» позволяет предположить, что восьмидесятилетнему Кирееву (и его автобиографическому герою) по — прежнему интересно жить и, может быть, теперь даже интереснее, ибо он уже многое знает о жизни и ее законах.

В «двоякой» рефлексии современного автогероя — по поводу уже созданных произведений Киреева и романа — автобиографии, который создается по существу «на глазах», — осуществляется, с одной стороны, разделение прошлого и настоящего, с другой — соединение времени биографического и времени эпического. Наметив границы, Киреев успешно их преодолевает, сохраняя представление о разности сознания персонажа «тогда» и «теперь» и одновременно указывая путь сближения неопытного героя с героем зрелым и мудрым (автором, писателем). Важно, что, как и в случае с другими стратегиями, которые эксплуатирует Киреев, в итоге автор добивается искомого: свобода его творческого вымысла (или домысла) всегда и настойчиво ограничивается реальностью уже существующего, в данном случае — фактом существования его опубликованных (и знакомых читателю, то есть «задокументированных») художественных произведений, романов, повестей, рассказов.