Эпоха 1812 года и казачество. Страницы русской военной истории. Источники. Исследования. Историография

Во-первых, аудитория не приняла методы и форму критики г-на Корягина. Дело не в корпоративной солидарности и в защите своего коллеги. Редко какая конференция, во всяком случае посвященная истории 1812 г., в прошлом проходила без полемики и критики. Но все, даже очень жаркие дискуссии и споры велись в строгих академических рамках и всегда соблюдалось уважительное отношение к своим оппонентам. Г-ну Корягину с мест было высказано много слов (о чем он постеснялся упомянуть) о недопустимости ведения научной полемики в подобной манере, которую он избрал. В немалой степени ситуация усугубилась и тем, что мой критик перед конференцией разослал многим участникам по домашним адресам свой 10-й выпуск (включая моего издателя с вежливым намеком более не издавать В. М. Безотосного). Обычно, как многие знают, он их продает и в отсутствии прагматизма его не упрекнешь. Но акция возымела противоположные последствия ― явно отрицательные для ее устроителя. После прочтения критического опуса с очень прозрачной задачей и конкретно заданной целью к личности автора у получателей сложилось вполне конкретное отношение.

Слушателей докладчик также поразил рядом оригинальных суждений. Например, особенную реакцию у зала вызвало заявление о том, что не надо создавать справочников и энциклопедий, поскольку они никому не нужны. Эту прозвучавшую мысль из уст г-на Корягина можно назвать свежей на пороге ХХI в., но отнюдь не новой. Нечто подобное уже давно предлагал один из героев А. С. Грибоедова. Конечно, если бы современный «Скалозуб» среди школьников предложил отменить учебники, у некоторой части аудитории он нашел бы благожелательный отклик. Но на конференциях собираются все же не школьники, а более зрелый народ. Были и другие пассажи, претендовавшие на новое слово в исторической науке. Во время выступления г-на Корягина мне пришлось стать невольным свидетелем одной сцены ― сидевшая впереди и незнакомая мне дама, после фразы докладчика об «австрийском короле» в своем комментарии соседке вынесла вердикт, суть которого сводилась к словам: «Все ясно, уровень беспредельно высокий». Стоит ли удивляться, что когда под конец дискуссии мой оппонент попросил дополнительного слова, аудитория, уже поставившая ему за предыдущее выступление «неуд», слушать его не захотела.

Странное впечатление сложилось и о самом докладе. Значительная часть его оказалась посвященной характеристике каждого из десяти выпусков г-на Корягина. Недоброжелатели, возможно, назвали бы это саморекламой, тем более, что выступающий призвал подходить к нему после доклада и покупать уже выпущенную продукцию. Призыв, правда, не возымел действия. Увесистую сумку с литературой (как подтверждение серьезности намерений она стояла рядом с трибуной) докладчик вынужден был унести домой. Это лишь один из нюансов. Хочу сказать и о другом, более важном ― у г-на Корягина не получилось критики в мой адрес, она свелась только к декларативным заявлениям. Подобная аргументация абсолютно не убедила аудиторию. Даже если бы не было моего ответного выступления, все равно в глазах собравшихся г-н Корягин остался бы «критиканом», а не критиком. Боюсь, что именно этого не понял мой оппонент, что он бил не меня, а в первую очередь себя.

В вып. № 11 Корягин увидел произошедшее совсем другими глазами. По его мнению, с одной стороны, В. М. Безотосный «дал развернутый ответ на критическую статью из вып. № 10», с другой ― по существу предъявленных ему претензий «вразумительный ответ был дан только на несколько». Далее, он кратко описал, как мне убедительно удалось доказать, что в основе нападок «лежала откровенная жажда наживы» (г-ну Корягину виднее, поскольку это не мои, а его слова). После чего «потрясенная аудитория» не дала ему «возможности задать… не одного вопроса» (вып. № 11, с. 96). Комментарии к этому пассажу излишни, хотя не замечал до этого за собой способностей по зомбированию публики.