Эпоха человека. Риторика и апатия антропоцена

Те, кто выигрывает от загрязнения и деградации планеты, с каждым днем увеличивают свой огромный климатический долг перед будущими поколениями и пострадавшими современниками. Более того, следует ожидать, что в XXI веке этот новый классовый конфликт будет лишь опасно усугубляться. Средний мировой коэффициент рождаемости за 2000–2010 годы снизился и в настоящее время равен 2,5. Вероятно, человечество уже миновало пик рождаемости. Однако считается, что, если мы не повлияем на тенденции, связанные с рождаемостью, к 2100 году население планеты вырастет примерно до 9,6–12,3 миллиарда человек[316]. С большой долей вероятности как минимум восемь миллиардов человек в 2100 году будут жителями развивающихся стран, наиболее уязвимых для негативных последствий климатических изменений и деградации окружающей среды[317]. В 2010 году страны ОЭСР, в которых живет лишь 18 процентов всего населения планеты, производили целых 74 процента мирового ВВП[318]. Принимая во внимание перенаселение, можно сделать вывод, что Земля — планета, где развитые страны не слишком густо населены[319]. Численность обездоленного населения развивающихся стран намного больше, и оно, несомненно, будет отстаивать свои права.

Своего рода парадокс антропоцена заключается в том, что, хотя человеку как виду в эту эпоху приписывается исключительная сила воздействия на окружающий мир, большинство людей оказываются в положении жертв климатического кризиса, а не активных субъектов изменений. Именно о жертвах антропоцена пишет в своей статье Франсуа Жеменн[320]. Речь идет о мигрантах, пострадавших от катастроф и лишенных возможности повлиять на ситуацию. Климатические миграции (из таких стран, как Египет и Бангладеш) в этом столетии могут охватить до 850 миллионов человек[321]. Тяжелее всего самым слабым — беззащитным и уязвимым для опасности. В 2008–2012 годах целых 140 миллионов человек вынуждены были покинуть свои дома из‐за природных катаклизмов. За тот же период сопоставимое число людей стали жертвами войны и насилия[322]. И все же мало кто отдает себе отчет в том, что несчастья, вызванные вооруженными конфликтами и насилием в мире, по масштабам равнозначны бедствиям, которые постигают людей из‐за экологического кризиса.

Ведутся споры, следует ли говорить о «беженцах» или же скорее о «мигрантах по климатическим причинам»[323]. Как полагает Жеменн, мы не должны отказываться от термина «климатические беженцы», потому что они подвержены риску преследований в том смысле, в каком изменение климата можно назвать своего рода преследованием, нагоняющим наиболее уязвимых и слабых[324]. Отсюда вытекает, что высокий уровень выбросов парниковых газов надо расценивать уже как политический гнет[325]. Вот почему кризис антропоцена не столько транснациональная, международная проблема, сколько война, объявленная слабейшим: именно они — жертвы дестабилизации климата.

У проблемы климатических изменений есть, помимо классового и расового, еще и гендерный аспект. Вот почему новую эпоху предлагали окрестить и олигантропоценом — эпохой избранных[326]. В категорию избранных попадают в основном привилегированные слои населения развитых стран, прежде всего мужчины. В свою очередь, жертвами климатических изменений оказываются главным образом женщины и дети в развивающихся странах. Как показывают эмпирические исследования, тяжелые последствия экологических катастроф затрагивают женщин и детей в четырнадцать раз чаще, чем мужчин[327]. 75 процентов жертв смертоносного цунами на Суматре в 2004 году и 90 процентов пострадавших в результате циклона и наводнения в Бангладеш в 1991 году составляли женщины. Поскольку официальные предупреждения достигли их с опозданием, они спасались не сами по себе, а вместе с детьми и к тому же слишком долго оставались в домах, ожидая помощи от близких им мужчин. Между тем в публичной дискуссии об изменении климата женщины представлены очень слабо. Как отмечает Барбара Киевска в тексте «Гендер, окружающая среда и изменение климата» (Gender, Environment and Climate Change), среди участников Конференции по климату, состоявшейся в 2015 году в Париже, было всего 35 процентов женщин.