Эпоха человека. Риторика и апатия антропоцена

По мнению Хэмилтона, сохранить антропоцентризм следует и потому, что в XXI веке наша цель — уже не охрана природы, а скорее спасение самих себя[500]. Автор остается на позиции антропоцентризма, подчеркивая, что даже риторическая стратегия постантропоцентризма, хотя и нацелена на то, чтобы поставить под сомнение предвзятость, проистекающую из человеческого шовинизма, все равно строится на явно гуманистических по своей природе ценностях: терпимости к тем, кто от нас отличается, достоинстве личности, справедливости[501]. Трудно с ним спорить.

Изложенная точка зрения дает обоснование ответственности человека в эпоху антропоцена. Наличие власти само по себе предполагает ответственность. Других ответов на вопрос, чем вызван разговор об ответственности, не требуется. Хэмилтон пишет: «Можно сказать, что основания для морального обязательства охранять системы Земли и бережно относиться к ним кроются в нем самом; это обязательство проистекает из ответственности, которая сопутствует значительной власти»[502]. Доводы Хэмилтона — одна из вариаций антропоцентрических аргументов в пользу охраны природы, связанная с убеждением, что природу следует беречь ради нее самой и ее самостоятельной ценности. Позицию Хэмилтона и других исследователей, ссылающихся на неутешительные выводы наук о Земле, можно назвать наиболее близкой к холистическому (экосистемному) подходу в экологической этике. Его сторонники признают ключевой ценностью целостность и стабильность единой биотической общности, включая и неодушевленные элементы окружающей среды[503].

Как считает австралийский исследователь, постгуманизм и акторно-сетевая теория, в которых категория агентивности и даже интенциональности распространяется и на нечеловеческие субъекты, опасны с точки зрения политических задач антропоцена. В этом отношении Хэмилтон дистанцируется от концепций Латура, Харауэй и Цзин. По его мнению, эти подходы, в которых упор сделан на нечеловеческую агентивность, отвлекают от проблемы ответственности[504]. Выдвигая концепцию разрозненных действий множества элементов (людей и нечеловеческих субъектов), образующих сеть связей, сторонники постгуманизма отказывают человеку в исключительности[505]. А между тем кризис антропоцена — прямое следствие уникальной производительности человеческого труда, сверхактивности человека, его умения «делегировать» агентивность окружающей среде и задействовать разнообразные ресурсы в беспрецедентных масштабах. Если бактериям и грибам удается осуществить процесс терраформирования или переработки органических отходов по той же схеме, что и человеку, а компост одомашнивает человека, кризис антропоцена представляется естественным следствием эволюции. А как быть с проблемой политической ответственности? Если мы откажемся от представлений об исключительной человеческой агентивности, на чем основаны наши тезисы о климате как общем благе, о котором надо заботиться, и ответственности за планету? Может быть, мы окажемся бессильны? Может быть, постгуманизм только усугубит апатию? Разве постгуманизм не рассматривает исчезновение человечества как неизбежность?[506] Хэмилтон приходит к выводу, что «нам нужна скорее онтология, построенная на убеждении, что человек занимает в сети уникальное место, а не такая, которая отнимает у людей присущую им исключительную агентивность»[507].

Альф Хорнборг, на которого ссылается Хэмилтон, в статье «Предметы способствуют результатам, но не действуют» (Artifacts Have Consequences, Not Agency) различает три ключевых типа воздействия. Он пишет о 1) предметах, операции с которыми приводят к определенным результатам; 2) людях, которые руководствуются намерениями; 3) живых существах, у которых есть цели[508]. Когда мы утверждаем, что молоток, лишайник и человек действуют по одной и той же модели, это идет вразрез с нашими представлениями о власти, свободе и ответственности. На этом основании Хэмилтон и критикует постгуманистические трактовки действия[509].