К помощи Бирона прибегал и другой известный деятель — Анисим Семёнович Маслов. Начав службу в 1694 г. простым подьячим, он выдвинулся во времена реформ: стал обер-прокурором Сената, затем «обретался у главных дел» в канцелярии Верховного тайного совета и сделался одним из лучших специалистов по финансам. Одновременно с назначением Ягужинского генерал-прокурором Сената в октябре 1730 г. Маслов был вновь назначен обер-прокурором, а с отъездом Ягужинского в Берлин остался во главе прокуратуры, исполняя обязанности генерал-прокурора.
Ревностный к службе и преданный государственному интересу обер-прокурор заставлял сенаторов регулярно являться на работу (даже предлагал обязать их приходить в присутствие дважды в день) и решать дела быстрее; опротестовывал незаконные сенатские приговоры. В числе его противников были президент Коммерц-коллегии П. П. Шафиров, «который во многих непорядках и лакомствах запутан», и сын канцлера, М. Г. Головкин, за коим имелись «многие по монетным дворам неисправности». Раскрывая хищения, взяточничество, вымогательство и другие самоуправные действия администрации, Маслов нажил врагов среди провинциальных воевод.
Покровительство обер-прокурору со стороны могущественного фаворита было неслучайным. Пожалованный в 1734 г. в действительные статские советники, Маслов занимался «доимочными делами» и имел право доклада непосредственно императрице. Он стремился как можно скорее завершить растянувшиеся на долгие годы работы по составлению окладной книги налогов и сборов и по этому поводу подал Бирону в 1733 г. особую записку («Erinnerung wegen Kunftiger Einrichtung eines neues Oklad-Buches uber alle Reichs-Einkunfte», в которой жаловался на медленную работу Камер-коллегии.[1000]
Правда, здесь рвение обер-прокурора и даже влияние фаворита оказались бессильны.Через Бирона Маслов докладывал и о других важных делах. В 1734 г. в Сенат поступило «известие о худом состоянии крестьян в Смоленской губернии», в том же году Маслов подал проект о «поправлении крестьянской нужды». Обер-прокурор предлагал радикальную меру — государственное регламентирование размеров оброка и барщины, хотя и понимал, что это вызовет протест дворянства. Сам он не дождался «такого полезного учреждения» (проекту было повелено «обождать») — в ноябре 1735 г. скончался после тяжёлой болезни, зато и опалы избежал, несмотря на разоблачения злоупотреблений различных, в том числе высокопоставленных, «управителей», пытавшихся, в свою очередь, обвинить Маслова и даже запутать его в «политические» дела. У обер-прокурора была поддержка: именно Бирону он послал немецкий перевод своих объяснений на показания князя и княгини Мещерских, с помощью которых его противники рассчитывали притянуть надоедливого разоблачителя к соучастию по делу сибирского вице-губернатора Жолобова. К покровительству Бирона Маслов прибегал не раз, выражая надежду «при всех обстоятельствах найти убежище у моего уважаемого отца и господина», и просил «не покидать и защищать».
Поддержка Бироном таких добросовестных слуг, как Кирилов или Маслов, не обязательно свидетельствует о его собственной честности или стремлении к процветанию России, но подтверждает, что верховная власть объективно нуждалась в таких деятелях, как вышеназванные, своими усилиями раздвигавших границы империи, обеспечивавших порядок в системе управления и особенно в финансах, разоблачавших промахи и злоупотребления других администраторов. Этих патриотов всегда можно было использовать в борьбе за власть и влияние. Для них же фаворит являлся, по словам Кирилова, «скорым помощником», говоря современным языком — в высшей степени влиятельным лоббистом, который был в состоянии не только получить царскую санкцию, но и одним словом запустить механизм исполнения «полезных дел», чтобы нужные решения не «залежались» в очередной инстанции.