Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

«Помогать и услужить» — это, собственно, и есть сфера «служебной деятельности» фаворита; вопрос в том, кому и зачем. Звезда Салтыкова закатилась — но Бирон ему всё же посодействовал: неудачливый московский наместник получил милостивое письмо императрицы и понял, кто в доме хозяин; теперь он называл обер-камергера не иначе как «милостивым государем отцом». С другими просителями Бирон не снисходил до объяснений, давая немилостивый ответ: «В ненадлежащие до меня дела не вступаю»; прошение переправлялось в Кабинет или коллегию, и обер-камергера его судьба больше не интересовала.

Формально это выглядело корректно — вот только круг «надлежащих» дел и стоявших за ними лиц фаворит определял для себя сам. В его «канторке» соседствовали бумаги о заготовке бочек «к купорному делу», назначении нового бухгалтера придворной конторы (хотя и дела дворцового ведомства, но находившиеся в компетенции не обер-камергера, а обер-гофмейстера) и «припасех к городу Архангельскому»; «росписи пожиткам долгоруковским» (предстояли большие раздачи), тяжба по завещанию «furst Boris Prosorovski», донесение о капитан-поручике князе Сергее Кантемире, избитом ямщиками и впавшем от того в «ипохондрию».

«Работу» фаворита или фаворитки не стоит представлять себе как беззаботную жизнь среди удовольствий и наград. Тот же Бирон сетовал, что не имел иногда ни минуты свободного времени, поскольку должен был «безотлучно» состоять при императрице вплоть до сопровождения её к зубному врачу. Биография «коллеги» Бирона при французском дворе, знаменитой маркизы де Помпадур, позволяет представить себе, каких усилий стоило девушке из буржуазной семьи сохранять привязанность Людовика XV в течение 20 лет и превратиться, по свидетельству одного из министров, из проходной «метрессы» в «единственное связующее звено в разделённом правительстве». «Вы думаете, что у меня есть хоть минута для себя? Вы ошибаетесь, мы постоянно в дороге… Здесь (в Версале. — И.К.) я могу быть счастлива. Но когда? Репетиции, спектакли, важные и многочисленные обязанности, королева, дофин, его супруга, трое дочерей, судите сами, есть ли время вздохнуть», — жаловалась она своей подруге на изнурительный образ жизни двора.[1005]

Бирону необходимо было вовремя замечать перемены настроения государыни, развлекать её неожиданными и непременно приятными сюрпризами, подчиняться её распорядку дня, склонностям и даже капризам день за днём в течение многих лет — и всё это время находиться «под прицелом» замечавшего любые промахи придворного общества, среди бесконечных интриг и «подкопов», постоянно ощущая конкуренцию возможных соперников, которых надлежало устранять — но не отправкой в Сибирь или на плаху, а назначением на почётный пост вдали от двора, как это сделал Бирон с другим немцем — Иоганном Корфом.

Чтобы определить круг дел, за которые стоит взяться, нужна была информация обо всём, что происходило в придворно-служебном мире. Как свидетельствовал Миних-младший, «когда быть страшиму и ненавидиму случается всегда вместе, а при том небесполезно во всякое время стараться сколько можно изведывать о предприятиях своих врагов, то герцог Курляндский… также избыточно снабжён был повсеместными лазутчиками. Ни при едином дворе, статься может, не находилось больше шпионов и наговорщиков, как в то время при российском». Это свидетельство можно считать тем более достоверным, что на следствии в 1741 г. Бирон назвал самого Эрнста Миниха в числе своих главных информаторов. Именно такие придворные «наговорщики», а не какие-то «шпионы» обеспечивали фаворита подробными сведениями: что было сказано вчера за ужином, кто с кем и против кого намерен дружить.

Но теперь уже попасть в избранный круг «друзей» фаворита стремились многие. «Утром, пока императрица одевается и совершает молитву, к обер-камергеру приходят с визитами. По средам и пятницам собираются в его комнатах, и тогда круг присутствующих очень широк, он состоит из иностранцев, министров и других значительных особ, нуждающихся в дружбе или протекции обер-камергера и почитающих за особую милость, если он заговаривает с ними, так как видели, что порой он то и дело выходит, оставляя всю ассамблею идти своим чередом», — описал уже сложившийся к середине 1730-х гг. порядок швед Карл Рейнхольд Берк.