Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

При посредничестве Бирона проходили невозможные по официальным каналам «негоциации» — к примеру, обсуждение просьбы одолеваемого кредиторами наследника прусского престола (будущего Фридриха II) о секретном займе без ведома его отца-короля. Через саксонского посла кронпринц получил от «верного друга» Бирона три тысячи экю и снова просил в 1739 году уже 20 тысяч талеров, на что Анна потребовала предоставить личное письмо от будущего короля. Фридрих согласился на получение секретного займа через французских банкиров в Пруссии. Бирон даже собирался продать с этой целью свою прусскую «вотчину Биген».[1014]

Поначалу Рондо, как и некоторые другие дипломаты, допускал, что фаворита «задаривают» Пруссия и Австрия, но в дальнейшем имел возможность убедиться, что подарки не могли изменить мнения обер-камергера, когда оно касалось главных задач российской внешней политики. Сам Бирон рассказал английскому дипломату о нескольких попытках Франции подкупить его, чтобы добиться отказа России от союза с Австрией, — через польского посла и через герцога Мекленбургского; в последнем случае в августе 1734 г. ему предлагали миллион пистолей и имение под Страсбургом. Не увенчались успехом и старания английского кабинета и самого Рондо «отговорить» Бирона от войны с Турцией; на все намёки следовал ответ: «Дело зашло так далеко, что всякая попытка затушить его окажется уже позднею». Бирон первым проинформировал австрийского посла о неизбежности войны и необходимости «диверсии» против турок на Балканах.

При отмечавшемся современниками «чрезмерном честолюбии» фаворит осознавал границы своих полномочий. Рондо рассказывал, как, обычно сдержанный, Бирон «вышел из себя» и накричал на австрийского резидента, поспешившего передать в Вену его слова, что Россия не будет настаивать на вступлении австрийских войск в Польшу во время Войны за польское наследство в 1733 г. Свой гнев он объяснил именно торопливостью австрийца, тогда как он, Бирон, в данном случае «высказал скорее воззрения, чем решения государыни».[1015] Фаворит переживал не зря: оплошность могла быть истолкована его противниками как поползновение на прерогативы монарха.

Однако подключение Бирона к дипломатическим контактам не умаляло значение Остермана. Осторожный вице-канцлер хорошо понимал значение фаворита: любезно делал для него транскрипцию русских имён на заготовленном списке кандидатов на высшие должности в правительстве и посылал письма со своими мнениями.[1016]

Бирону мешал темперамент. Как писал Манштейн, «он очень старался приобрести талант притворства, но никогда не мог дойти до той степени совершенства, в какой им обладал граф Остерман, мастер этого дела». Фаворит порой искренне завидовал ловкости вице-канцлера, виртуозно умевшего подать успешную политическую акцию как свою заслугу и столь же естественно отсутствовать или «болеть» при неблагоприятном ходе событий. Осторожный и уклончивый Остерман больше подходил для сложной многоходовой дипломатической игры, чем не всегда выдержанный Бирон. Летом 1736 г. тот был уверен в скорой победе над турками даже без помощи австрийцев: «Мы и одни всегда справимся», — писал Бирон Кейзерлингу в Варшаву. Но неудачный ход войны заставлял его нервничать. В октябре 1738 г. даже разразился дипломатический скандал. В беседе с австрийским послом бароном Карлом-Генрихом фон Остейном Бирон поинтересовался, отчего союзники теряют свои крепости (австрийцы незадолго до того сдали туркам город Ниш). Посол обиделся и ответил, что это русские постоянно преувеличивают свои успехи, а сами лишь «подняли большой шум и убили трёх татар». Тогда уже Бирон заявил, что австрийцы и татар-то не видели, зато их армия одолела всего «пятерых евреев», после чего покинул комнату, не пожелал принять Остейна у себя на дне рождения и отказался вести с ним неофициальные беседы. Посол отомстил фавориту фразой: «Когда граф Бирон говорит о лошадях, он говорит как человек; когда же он говорит о людях или с людьми, он выражается как лошадь». Но, поскольку с Бироном ничего сделать было нельзя, австрийскому двору пришлось отозвать Остейна и назначить на его место более деликатного маркиза Ботта д'Адорно.

Стремившаяся выйти из войны австрийская дипломатия пыталась в 1738 г. настроить Бирона против Остермана и вести дела с ним, игнорируя вице-канцлера. Пришлось вмешаться Анне: в письме Карлу VI она заявила, что вице-канцлер пользуется её доверием и проводит утверждённую ею политику.[1017] На заключительном этапе войны именно Остерман предпочёл принять предложение о посредничестве французской дипломатии, в то время как Бирон давал Рондо «честное слово его в том, что, доколе он сохранит какое-либо значение у её величества, никогда русский двор не войдёт ни в какие соглашения с Францией». Заключённый австрийцами сепаратный мир вызвал у него приступ ярости.