Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

Но новоявленный принц понимал цену собственной самостоятельности. В письмах другу Кейзерлингу он беспокоился, что Анна могла подумать, во-первых, «не было ли то тайным домогательством с моей стороны; во-вторых, чтобы эта милость не слишком сильно привязала меня к интересам его королевского величества; в-третьих, не нашёл ли я этим путём средства освободиться от моей нынешней службы». Любая власть, даже в Курляндии, — это обязательства и ответственность. Герцог, в отличие от фаворита российской императрицы, фигура гораздо менее могущественная, но публичная: он не может уйти от «ненадлежащих дел» или сослаться на «неблагоприятный случай». Надо было выстраивать отношения с дворянством и городами; думать об урожае, торговле, финансах; вырабатывать линию поведения с соседями, чтобы не выглядеть откровенной марионеткой. При этом никак нельзя удаляться из Петербурга — «быть так долго в отсутствии от двора не принесло бы мне, поистине, никакой пользы, потому что я должен опасаться, что навлеку на себя немилость её императорского величества». «Отлучение» от двора смертельно опасно: можно выпустить из рук налаженный механизм управления, потерять «клиентов» и, главное, утратить расположение государыни… Хорошо ещё, что формальный сюзерен Август III разрешил новому герцогу управлять страной из Петербурга, и всё оставшееся время Бирон ведал Курляндией через своих оберратов.

Бирон открывал путь череде «штатных» фаворитов времён Елизаветы и Екатерины II. Фаворитизм, как и более или менее узкие по составу «тайные» советы и кабинеты, являлся важным рычагом власти, опорой монарха, а также своеобразным «демократическим» способом приобщения к элите.

В расцвете своей необычной карьеры фаворит представлял себе и её возможный конец. Узнав в 1736 г., что основные препятствия к занятию им герцогского трона Курляндии преодолены, Бирон написал Кейзерлингу: «До тех пор, пока Бог хранит её величество императрицу русскую, ещё можно выйти из затруднения; но когда, Боже сохрани, что случится, не буду ли я вполне несчастлив?» Предсказание оказалось верным. Пока Бирон действовал исключительно «в службе её величества» и соблюдал правила игры, он оставался непотопляемым. Но когда после десятилетнего фавора он попытался стать самостоятельной фигурой, да ещё и регентом империи, крушение не замедлило себя ждать.

Кадровые перестановки 1730-х гг.

Относительная стабильность аннинского царствования обеспечивалась известным балансом сил как между отдельными органами власти, так и внутри них. В разговорах с дипломатами «всемогущий» Бирон мог сколько угодно критиковать Остермана и даже принимать жалобы на медленное течение официальных переговоров; но, как замечал Рондо, в области внешней политики «все дела проходят через руки Остермана» и последний «много превосходит обер-камергера опытом и… умеет ошеломить его своим анализом положений».[1020] В результате собственно переговорный процесс находился в ведении Остермана, как и текущее руководство, и инструкции послам. Но и он — истинный основатель Кабинета, который «тайно содержался в руках графа Остермана» (что было поставлено ему в вину после переворота 1741 г.) — не мог претендовать на единоличное господство в новом механизме власти. После смерти канцлера Головкина ему в коллеги подбирались фигуры вполне самостоятельные и амбициозные, как П. И. Ягужинский или А. П. Волынский.

По-видимому, можно утверждать, что сама Анна и после указа 1735 г. о передаче министрам права издания указов не совсем устранилась от дел. Из сохранившегося подсчёта итогов работы Кабинета за 1736 г. следует, что на 724 указа министров приходятся 135 именных указа Анны, а на 584 резолюций на докладах и «доношениях» — 108 «высочайших резолюций».[1021] К сожалению, документ не раскрывает, какие именно вопросы императрица предпочитала решать сама.

Однако её «руководящая роль», безусловно, заметна в отношении придворного мира, где императрица, очевидно, чувствовала себя уверенно, как властная помещица в кругу своей дворни. После прозябания в глухом углу Северной Европы почти случайно получившая власть Анна Иоанновна навёрстывала упущенное, скупая драгоценности через придворного «фактора» Исаака Липмана.[1022] Она предпочитала не слишком изысканные забавы. «Едва не ежедневно по часу перед полуднем её императорское величество смотрением в Зимнем доме медвежьей и волчьей травли забавляться изволит», — сообщали читателям в 1737 г. «Ведомости» и приводили списки охотничьих трофеев Анны.

Удивлявшая современников роскошь двора требовала немалых расходов. При Анне даже вельможи тяготились «несносными долгами»; к примеру, А. П. Волынский считал возможным «себя подлинно нищим назвать». Именные указы Соляной конторе (соляные доходы составляли источник личных, «комнатных» средств императрицы) показывают, что Анна умело направляла поток милостей в виде «пенсионов» и единичных выдач (например, фрейлинам на приданое, офицерам гвардии и фигурам более высокого ранга).