Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

Чтобы избежать проявлений протеста, кабинет-министр установил очередь, «впущая в министерскую человека только по два и по три и по пять, а не всех вдруг», хотя на следствии показывал, что желающие толпились, и их «такое число входило, сколко в министерскую вместитца». Миних-младший упоминал о полусотне подписавшихся «понуждением»; по данным саксонского посла, «декларация» собрала 197 подписей.[1219] Таким образом, помощники герцога подготовили обоснование провозглашения его регентом даже в том случае, если бы умиравшая Анна отказалась это сделать. В результате Бирон мог утверждать, что без всякого его участия почти 200 человек «добровольно» выдвинули его персону на высший государственный пост в империи, о чём сам он якобы узнал только через сутки.

Применялись и другие, проверенные во время прежних «дворских бурь» меры. Принцессу Анну старались не оставлять наедине с императрицей; а Антон-Ульрих был допущен к ней лишь однажды, 8 октября. Не всегда пускали к умиравшей и Елизавету — это обстоятельство на следствии будет поставлено в вину Бирону.[1220]

По всей вероятности, ситуация была для Бирона отнюдь не беспроигрышной. «Согласие» Анны Леопольдовны на регентство, даже если оно и имело место, стоило немного, а отправить мать императора в застенок или в ссылку было невозможно. Безуспешными остались и робкие попытки её мужа изменить ситуацию: Антон-Ульрих то посылал своего адъютанта разведать о происходившей в Кабинете подписке, то отправлялся за советом к Остерману. Опытный царедворец намекнул своему протеже, что действовать можно только в случае, если у принца есть «партия»; иначе разумнее присоединиться к большинству.[1221]

Но, видимо, перед Бироном были и более серьёзные препятствия, чем брауншвейгско-мекленбургская чета. В донесениях Шетарди, Мардефельда и австрийского резидента Н. Гохгольцера от 14 октября, а затем и шведского посла Э. Нолькена опять появились сообщения об образовании, казалось, уже отвергнутого регентского совета из 12 человек, в котором принцессе Анне должно принадлежать два голоса.[1222] Шетарди отметил переговоры Бирона с Финчем 15 октября, а шведский посол доложил, что их целью является помещение состояния герцога в английские банки.

Правда, в опубликованных депешах Финча о подобном визите не сообщается — точнее, вообще нет сведений о событиях, происходивших между 11 и 15 октября в придворных сферах. Мардефельд же передал в Берлин, что Бирона не ввели в состав регентского совета и его слуги уже начали прятать имущество.[1223] Эти сообщения имели под собой основания. После свержения Бирона оказалось, что он успел часть своих движимых ценностей отправить в курляндские «маетности», где их пришлось разыскивать специально посланным лицам.[1224] Таким образом, возникшая в 1727 г. идея регентского совета при малолетнем императоре как будто проявилась вновь. Но, в отличие от междуцарствий 1725 и 1730 гг., теперь уже ни у кого не возникло мысли о контроле над верховной властью со стороны Сената или каких-либо выборных органов, а «народное» волеизъявление жёстко контролировалось.

Попытки изменить ход событий не удались. Как сообщали Шетарди и Нолькен, в среду 15 октября Бирон использовал последнее средство — бросился в ноги к Анне; умиравшая императрица не смогла отказать единственному близкому ей человеку. Позднее герцог признавал, что был извещён врачами о неминуемой смерти своей подруги и желал любой ценой получить её санкцию на регентскую власть.[1225] В тот же день или (по имевшейся в руках следователей в 1741 г. собственноручной записке Бестужева) на следующее утро «определение» о регентстве было подписано.[1226]

Объявленный после смерти Анны документ был датирован 6 октября. Дата не соответствовала действительности и дала основание заподозрить фальсификацию, о чём сразу же заговорили иностранные дипломаты.[1227] Прямого подлога, очевидно, не было, хотя подлинного рукописного текста распоряжения о регентстве у нас нет. Но вокруг умиравшей императрицы, как и вокруг её предшественников в 1725 и 1727 гг., была сплетена столь густая сеть интриг, что даже если бы она отказалась исполнить волю фаворита или физически уже не могла подписать документ, это едва ли изменило бы ход событий.

17 октября 1740 г. Анна Иоанновна скончалась между 21 и 22 часами (согласно мемуарам Миниха-младшего и донесениям Финча и Шетарди) в полном сознании и даже успела ободрить своего избранника: «Небось!» В нужный момент выдвинулся генерал-прокурор Н. Ю. Трубецкой. Сохранился автограф его распоряжений Сенату: задержать почту, учредить заставы на выезде из столицы; гвардейские полки вызвать к восьми часам утра к «летнему дому», где скончалась императрица. Часом позже туда же надлежало явиться сенаторам, синодским членам и особам первых шести рангов. Не забыл генерал-прокурор распорядиться и о новом чине «регента» для Бирона.[1228]