Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

Вокруг этой так и не ратифицированной статьи и начались споры. Уже в мае герцог Ньюкасл в Лондоне заявил русскому посланнику князю И. А. Щербатову: у Британии корабли есть, но не хватает матросов. Дипломат передал в Петербург, что ожидать в случае войны со шведами британскую эскадру «сумнительно»; похоже, в Лондоне сочли, что внутренняя нестабильность режима освобождает их от условий только что заключённого союза. Финч же сначала передал русскому двору, что его правительство может предоставить лишь денежную субсидию (вместо присылки флота на Балтику), а затем попытался изменить «сепаратную статью» договора «без упоминания о деньгах взамен действительной помощи», но натолкнулся на возражения Остермана. Андрей Иванович настаивал не на субсидии, а на присылке британских кораблей, поскольку опасался прибытия на Балтику французского флота. Но начальник Финча — государственный секретарь Уильям Стэнхоп — уже в августе дал категоричный ответ: посылка эскадры на помощь России «решительно невозможна».[1402]

Поведение союзника вызвало разногласия. Остерман признавал английскую помощь «весьма сумнительной», но всё же считал необходимым избегать на этой почве конфликта и «англинскими обещаниями довольствоваться». А. М. Черкасский обижался: «Что в том пользы России есть, когда Англия толко едиными обнадёживаниями и обещаниями Россию усыпляет?» В сложившейся ситуации он считал основной союзницей Данию; у англичан же предлагал потребовать денег, как было предусмотрено договором в случае невозможности посылки эскадры. А Головкин полагал необходимым отложить ратификацию договора и даже после четырёх заседаний Кабинета министров по этому вопросу в октябре 1741 г. остался при своём мнении, потребовав внести вопрос «к высочайшему рассмотрению».[1403]

26 октября 1741 г. правительница предложила Кабинету ратифицировать договор, хотя на помощь Англии «точно надеяться невозможно». Наконец, 7 ноября спорная статья о помощи была подписана; она освобождала британское правительство от обещания посылки флота на Балтику «в обстоятельствах крайнейшей трудности», но обязала выплатить в 100 тысяч фунтов стерлингов. На следующий день стороны провели «размен» ратификаций, но с наступлением зимы рассчитывать на помощь союзницы России уже не приходилось.[1404]

Споры ближайших советников регентши едва ли способствовали укреплению положения брауншвейгской династии на российском престоле. Правительница всё больше пыталась уйти от проблем в частную жизнь, а между тем в столице назревал очередной переворот.

«Брожение во внутренних делах»

Так охарактеризовал ситуацию при российском дворе в 1741 г. английский посол Финч. Подобные оценки будут встречаться и у других дипломатов вплоть до конца недолгого царствования Иоанна III.

Фактически главным членом Кабинета оставался Остерман, старавшийся привить принцессе представления об обязанностях правителя и ввести её в курс государственных дел. Он, безусловно, был самым опытным и компетентным из советников правительницы и мог бы при определённых условиях стать первым министром при номинальном императоре и неопытной регентше. Но Андрей Иванович, при всём его административном опыте и аналитическом таланте, и по характеру, и по манере действий не был лидером. «Как бы он ни был деятелен при установившемся правительстве, при правительстве колеблющемся он ложится в дрейф», — заметил Финч. Вице-канцлер привык действовать за спиной государя или другой «сильной» фигуры и всегда мог эту фигуру подставить. В глазах других сановников и подчинённых он выглядел хитроумным и двоедушным интриганом; даже секретарь Сергей Семёнов на вопрос, что ему известно о планах его шефа, заявил: министр — «человек хитрой и скромной, и не только ему, но и другим никому ни о чём знать никогда не давал».[1405]

Помимо упомянутых выше документов, Остерман и позднее подавал Анне докладные записки: по вопросам внешней политики, о разделении Сената на четыре департамента и, как сам упоминал на следствии, о преимущественном награждении «российских природных» подданных.[1406] Но, видимо, регентша не вполне доверяла «хитрому и скромному» министру: ему, в отличие от Миниха, она ничем не была обязана; к тому же Остерман покровительствовал принцу Антону, отношения с которым у правительницы становились всё более напряжёнными.

Между тем «отца отечества отец» (по выражению Ломоносова) обзавёлся своим придворным и военным штатом; после отставки Миниха он возглавил военное ведомство, но был не прочь играть более активную роль и в гражданском управлении. Он в какой-то степени овладел русским языком (во всяком случае, подписывался по-русски), стал посещать Сенат, задумал частичные реформы в гвардии.