Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

Послужные списки дворян-рядовых Преображенского полка 1762 г. показывают, что по сравнению с солдатами «образца 1725 г.» гвардейцы в 1762 г. были более образованными (теперь только трое из них «не умели грамоте») и зажиточными: в среднем они имели по 20–30 душ, а многие — по 50–100 душ. Тот же вывод можно сделать и в отношении унтер- и обер-офицеров на основании списка гвардейцев 1764 г. с указанием их имущественного положения. Наши подсчёты показывают: среди 160 гвардейских сержантов только 17 дворян и разночинцев не владели крепостными; самыми бедными оказались 12 лифляндских и эстляндских «немцев». Остальные же 116 сержантов владели в среднем 234,5 души на брата, а состояние ещё девятерых превышало тысячу душ. Из 44 прапорщиков мелкопоместными оказались пятеро, среди 38 подпоручиков — двое.[1782]

Несомненно, повышению благосостояния гвардии немало способствовала и сама «эпоха дворцовых переворотов». Смещения с престола и «восшествия» на него убирали одних и расчищали путь другим. Так, безвестный дотоле подпоручик Михаил Баскаков с декабря 1761 г. по март 1765 г. успел получить три повышения, сделался одним из «героев» 28 июня и владельцем 1200 душ — такая карьера и не снилась гренадёрам петровских времен.

Это новое поколение гвардейцев не было готово сочинять политические «прожекты», но уже считало себя вправе «судить и рядить» действия своего государя. Наконец, прошедшая война не могла не оставить след в сознании современников Екатерины: победители Фридриха Великого не могли мириться с унизительным миром и ненужной войной за провинциальные голштинские интересы.

Можно предположить, что одним из следствий подобных настроений было распространение слухов о планах неуравновешенного императора, вроде загадочного, опубликованного по копии из частного собрания, «мнения», которое якобы «собственною рукою его подписано и в Синод представлено июня 25 дня 1762 году». В нём от Церкви требовалось признать равноправие всех вероисповеданий, а вслед за тем «посты вовсе прекратить и чтоб не почитать в закон, но в произвольство. О гресе прелюбодейном не иметь никому осуждения, ибо и Христос не осуждал». Все монастырские крестьяне немедленно причислялись к государственным. Наконец, Синоду предписывалось «дать волю во всяких моих мерностях, и что ни будет от нас впреть представлено, не препятствовать».[1783] Исследователей, кажется, не смущало, что данный «декрет» означал беспрецедентное вторжение в канонические вопросы вместе с признанием права монарха на произвол в этой сфере, чего не позволяли себе не только такой реформатор, как Пётр I, но даже советская власть.

Думается, что Пётр III, при всём его солдафонстве и влиянии на него «Бахуса» вкупе с «грехом прелюбодейным», будучи человеком своего времени, едва ли решился бы объявить подобный акт. Царь не жаловал православное духовенство, но отнюдь не был вольнодумцем: Штелин указывал, что его воспитанник «не любил никаких шуток над верой и словом Божиим». К тому же этот странный документ лишён каких бы то ни было формулярных признаков и лексики, присущих законодательным актам. Возможно, перед нами образец как раз «антипетровской» агитационной кампании, оформленный как предполагаемый план императора в отношении гонимой Церкви. Ведь манифесты Екатерины II ставили ему в вину именно «разорение церквей» и «принятие иноверного закона».

В других современных свидетельствах можно найти утверждения о «всенародном объявлении веры Лютера», скорой смене жён у министров или намерении царя обвенчаться 29 июня с Елизаветой Воронцовой в протестантской кирке.[1784] Возможно, перед нами «творчество» не столько «верхов», сколько столичных «низов», по-своему воспринимавших новоявленного реформатора.

Это ещё одна специфическая черта событий 1762 г. Двадцатью годами ранее Елизавета Петровна впервые развернула идеологическую кампанию по оправданию переворота, но тогда это произошло после захвата власти; Екатерина же и её окружение начали такую кампанию ещё до переворота с целью дискредитации императора. Неслучайно очевидцы событий, в частности испанский посол П. де Альмодовар, отмечали, что эти слухи появились как раз накануне рокового для императора дня 28 июня. Упразднение Тайной канцелярии способствовало распространению порочащих императора слухов, которые некому было пресекать. Как известно, арест единственного из заговорщиков, П. Пассека, последовал уже слишком поздно. Сам же Пассек как раз и внушал гвардейцам, что они якобы «уступлены королю прусскому».[1785]