Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

Против Семёновских слобод последней роты
Стоял воздвигнут дом с широкими вороты,
До коего с Тычка не близкая езда;
То был питейный дом называнием «Звезда»…
Там много зрелося расквашенных носов,
Один был в синяках, другой без волосов,
А третий оттирал свои замёрзлы губы,
Четвёртый исчислял, не все ль пропали зубы
От поражения сторонних кулаков.

Такое покушение на «русский дух» вместе с ужесточением дисциплины и дорогостоящим переодеванием не добавляло императору симпатий, тем более что не все смогли выдержать новые строгости. Сослуживцам приходилось выполнять и такие приказы: «Удавившегося гренадера Ивана Михайлова зарыть в землю в том месте, где обыкновенно удавленники зарываются»…

Дело было не только в муштре. Штелин совершенно определённо сообщал о планах Петра преобразовать гвардейские части, которые «блокируют резиденцию, неспособны ни к какому труду, ни к военной экзерциции и всегда опасны для правительства».[1791] Найденные нами документы подтверждают, что это были не пустые слова. Уже в марте Пётр распустил елизаветинскую Лейб-компанию и уволил в отставку её командира И. С. Гендрикова. В мае командир Преображенского полка Н. Ю. Трубецкой распорядился выпустить в армию «неспособных, малорослых, собою гнусных», а также «недостаточных» солдат и унтер-офицеров.[1792] 18–19 июня он же передал из Ораниенбаума повеление Военной коллегии срочно начать пополнение Преображенского полка солдатами из армейских полков и гарнизонных частей; первая партия таких счастливцев в 100 человек из Астраханского гарнизона уже была вытребована в столицу.[1793]

Одновременно была развёрнута вербовка в «голштинские» войска, и к моменту переворота в Ораниенбауме содержались первые 224 новобранца из «малороссиян».[1794] Исследование о формировании голштинских войск показало, что Пётр III форсированно создавал не просто ещё одну гвардейскую часть, а принципиально новый корпус из 5 кавалерийских и 5 пехотных полков, который должен был со временем заменить «старые» полки; к лету 1762 г. морем в Россию прибыло около трёх тысяч навербованных немцев.[1795]

9 июня царь отказался от звания полковника трёх пехотных полков гвардии и передал его соответственно Н. Ю. Трубецкому, А. И. Шувалову и К. Г. Разумовскому. Отменены были даже обычные символы императорского внимания — «именинные и крестинные деньги», которые теперь было приказано причислять к жалованью. Последний из касающихся гвардии приказов — об отправке сводного отряда гвардейцев на войну (от 25 июня) — оказался как нельзя кстати для организаторов заговора; к тому же гвардейцам не на что было выступать, и полковое начальство 26 июня срочно просило выдать 10 тысяч рублей.

Подобные акции могли только усилить недовольство в полках. Политика Петра III, его «стремительное желание завести новое» (по замечанию повзрослевшего наследника Павла) и сам повседневный стиль жизни монарха вызывали неизбежное отторжение у головных бюрократических структур, двора и гвардии — тех самых сил, которые являлись основной его опорой в самодержавной системе. Можно предположить, что именно осознание безнадёжности политического курса императора вызвало у мемуаристов (даже тех, которые лично никак не были обижены или заинтересованы в перевороте, как придворный ювелир Позье или адъютант Петра III Сиверс) ожидания «тяжёлого несчастия».[1796]

Не было их только у самого императора. Он сильно облегчил задачу своим противникам тем, что отбыл 12 июня в любимый Ораниенбаум, забрав с собой всех наиболее надёжных приверженцев. Здесь Совет принял — уже без возражений — последние решения о срочном сборе средств на войну, немедленной «здаче королевства Прусского» немецкой администрации, создании «походной канцелярии». 27 июня на последнем заседании был утверждён список императорского «поезда» из 150 карет, фур и кибиток для следования до курляндской Митавы и далее в действующую армию.[1797]

Успешная «революция»

Екатерина в своих мемуарах весьма лаконично описала организованный ею переворот, но дала понять, что события развернулись внезапно и «старшие» по чинам заговорщики — Панин и Разумовский — колебались, считая выступление преждевременным. Однако в письме Понятовскому она сообщила о запланированной возможности преждевременного выступления: «В случае предательства не станут ждать его (императора. — И.К.) возвращения, но соберут гвардейцев и провозгласят меня».