Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

Тревожные ноты появились в донесении Кампредона от 26 января (6 февраля): в ночь на воскресенье (24 января) наступило обострение болезни; и в понедельник 25 января врачи решились на операцию: «извлекли два фунта урины с страшным гнилостным запахом и смешанной с большими частицами какого-то сгнившего органического вещества, которое врачи признают кусочками оболочки мочевого пузыря». Улучшение не наступило, и «мало надежды, что царь поправится от этой болезни». После операции больной смог заснуть, но во вторник 26 января у него «сделался сильный пароксизм лихорадки», к ночи начались «судороги» и «бред». Врачи поняли, что у царя «антонов огонь (гангрена. — И.К.) и что, следовательно, нет более никакой надежды».[392]

Пётр умирал в своей «конторке» — рабочем кабинете в западной части дворца. От страшных болей он «неумолчно кричал, и тот крик далеко слышен был»,[393] вспоминал солдат Никита Кашин. В среду была объявлена первая амнистия осуждённым на каторгу на срок не более пяти лет, за исключением обвинявшихся «по первым двум пунктам» («о каком злом умысле против персоны его величества или измены» и «о возмущении или бунте»), а также убийц и разбойников. Затем Сенат объявит и второе помилование — уже для осуждённых на смертную казнь и вечную каторгу; но и оно не распространялась на политических преступников.[394]

Из протоколов Сената следует, что в восьмом часу утра 26 января на заседание явились Я. В. Брюс, В. Л. Долгоруков, Ф. М. Апраксин, П. А. Толстой, Г. И. Головкин и Д. М. Голицын. Заседали недолго; к девяти часам явился посланный «от двора» Родион Кошелев, и сенаторы отправились в «зимний дом».[395] В тот же день Кампредон написал в Париж, что Пётр не сделал распоряжения о преемнике, однако высшие чины империи, представлявшие разные «партии», пришли к согласию: «Сенат принял уже меры сообща с царицей. Наследником, говорят, будет провозглашён великий князь, внук царя, а во время его несовершеннолетия царица будет правительницей совместно с Сенатом».[396]

Тогда же Гохгольцер написал в Вену: «В 5 часов вечера и 4 часа перед отходом почты ко мне пришли и втайне сообщили о неимении никакой уже надежды на выздоровление царя. В кишечных ранах царя появился или, как ежеминутно опасаются, появится антонов огонь. Лицо, доверившее мне это, и на которое можно вполне положиться, сообщило мне также о неимении никакого письменного распоряжения либо завещания; царь же до того слаб, что почти не в состоянии ничего говорить. При таких опасных обстоятельствах все сенаторы и гвардейские офицеры собрались для принятия необходимых мер касательно наследия престола, а именно для немедленного объявления и присяги всех высших и нижних гражданских и военных служащих лиц после смерти царя его племяннику, великому князю. Всё дело уже так условлено, что в случае противуречащего ему словесного царского распоряжения несколько лиц будут назначены отправиться к царю в комнату и воспрепятствовать такому распоряжению. В то же время со стороны здешних сенаторов, а также и его высочества герцога Голштинского последовала просьба к её величеству царице не вмешиваться самой в вопрос о престолонаследии, в каковом случае она получит и впоследствии поддержку, а также и всё подобающее ей по сану».[397]

Подводя итог этого дня, можно предположить (даже при искажённости и неполноте попадавшей к дипломатам информации), что кризис в состоянии больного императора наступил 5 января, и тогда не решённый прежде вопрос о наследнике привёл к противоборству придворных «партий». Как можно судить из донесений дипломатов, в течение 25–26 января наметился компромисс между сторонниками Петра-внука и Екатерины. Такая комбинация должна была утвердить на троне законного в глазах большинства населения наследника и ограничить авторитетом высшего государственного органа — Сената — власть регентши Екатерины и её ближайшего окружения. Только в докладе австрийского посла встречается известие о существовании третьей группировки, которая «носилась с тем, чтобы форму правления по шведскому образцу установить и затем к той партии переметнуться, у которой оказались бы лучшие и наиболее надёжные кондиции»;[398] других данных о существовании такой «партии» нет.

Однако свергать ограниченную в правах царицу и её дочерей не было необходимости, и повествование Бассевича о заговоре против Екатерины не соответствовало действительности. Заговор, если он и имел место, был организован именно в пользу самодержавия Екатерины, для устранения сына Алексея и любых ограничений власти императрицы. Именно с этой целью действовали в ночь на 28 января Меншиков, Толстой, Ягужинский, Макаров, их адъютанты и доверенные лица. Как сообщил голландец де Вилде, 26 января дворец был окружён стражей; что можно объяснить усилившейся изоляцией умиравшего царя.[399]