Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

2) Оскорблённое «народное чувство» вызвало перевороты 1741 и 1762 гг. как «народное движение, направленное против преобладания иноземцев», что означало «возвращение к правилам Петра Великого», получившее поддержку всего общества.

3) 20–50-е гг. XVIII века были отмечены «сильным влиянием гвардии» как института, «заключавшего в себе лучших людей, которым были дороги интересы страны и народа».

4) Наконец, ещё одним важным фактором политической нестабильности историк признавал вмешательство иностранной дипломатии во внутренние дела страны.[79]

Выдвинутая Соловьёвым концепция политической истории России послепетровского времени прочно вошла в науку и школьные учебники. Огромный к тому времени научный авторитет учёного и богатство собранного им материала были уже вне критики — не случайно соответствующие тома «Истории» не вызывали, в отличие от первых, посвящённых древней истории, рецензий и полемики.

Однако само появление фундаментального курса необходимо было для следующего этапа исследования, связанного с изучением отдельных сюжетов в рамках периода и появлением спорных позиций. Примером подобного подхода может служить изучение междуцарствия 1730 г. Отталкиваясь от труда Соловьёва, публицист и писатель Е. П. Карнович закрепил и «оппозиционную» концепцию событий 1730 г. Он связал «революционное движение» 1730 г. с прежними попытками ограничения самодержавия и практикой Земских соборов допетровской России.[80] Следующим шагом в логике исследования проблемы стала фундаментальная монография Д. А. Корсакова о воцарении Анны Иоанновны, положившая начало традиции изучения политической борьбы и политических проектов 1730 г. и вызвавшая, в свою очередь, серьёзную полемику. В Германии в 1900 г. вышли в свет в не урезанном цензурой виде два первых тома сочинения В. А. Бильбасова, посвящённые подготовке, проведению и последствиям переворота 1762 г.; был опубликован и 12-й том с обзором иностранных источников по теме.[81] Иные из таких монографий по причине «неприличия к разглашению» так и остались в рукописи и были опубликованы только недавно, как сочинение барона М. А. Корфа о «брауншвейгском семействе».

В начале прошлого века появились работы о «падении» канцлера A. П. Бестужева-Рюмина и Лестока; вышла первая специальная монография Б. Л. Вяземского о Верховном тайном совете; в книгах В. М. Строева и B. Н. Бондаренко о царствовании Анны Иоанновны обозначилась тенденция к пересмотру безусловно отрицательных его оценок как времени упадка и господства иноземцев.[82] К юбилею Сената в 1911 г. увидело свет многотомное коллективное исследование по истории этого учреждения; затем были опубликованы богато документированная история императорского Кабинета и ряд других работ.[83] Появились многотомные «истории» Преображенского и Семёновского полков, а также информативная монография С. А. Панчулидзева о кавалергардах. Обширные полковые архивы дали авторам немало информации о формировании этих частей, смене офицерского и командного состава, а также об участии гвардейцев в придворной борьбе.[84]

Поставленные в трудах Соловьёва проблемы заинтересовали и историков права. А. Д. Градовский одним из первых отметил, что исторический опыт показал несостоятельность «великодушных намерений» Петра I создать новый порядок престолонаследия, и проследил, как с помощью «государственных переворотов» менялись принципы этого важнейшего элемента монархического государственного устройства.[85] «Мы встречаем самые разнообразные способы занятия престола от законного наследования детей после родителей и до государственного переворота включительно», — так оценивал этот период в своем учебнике В. Н. Латкин. Он же обратил внимание на исключительный характер власти самого Петра I, изменившего, по его мнению, «весь общественный и государственный строй древней России», хотя после его смерти «старые традиции стали снова оживать». Автор отметил и споры коллег-юристов по поводу полномочий Верховного тайного совета, в частности, ограничения им прерогатив самодержавной власти де-факто и де-юре.[86]

Причины «беззакония» в вопросе престолонаследия попытался впервые сформулировать И. И. Дитятин в статье, очевидно, не случайно появившейся в 1881 г., когда самодержавие впервые за много лет столкнулось с покушением на жизнь монарха. Учёный отметил принципиальные особенности верховной власти, в той или иной мере сохранившиеся до конца XIX в. Это, во-первых, отсутствие «единообразного порядка» в государственном устройстве, когда «в течение всего XVIII столетия ни один носитель верховной власти не назначался на престол законом самим»; во-вторых, нежелание самих монархов хоть как-то обозначить пределы своих полномочий; наконец, «личный характер службы, личное начало», определявшее взаимоотношения монарха и его слуг.[87]