Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

С. М. Троицкий, первым изучавший историографию «эпохи дворцовых переворотов», полагал, что тезис о борьбе «русской» и «немецкой» группировок в XVIII в. впервые появился в печати в конце 50-х гг. XIX столетия. По-видимому, это всё же случилось раньше и не без помощи исторической беллетристики: в 30-е гг. были опубликованы первые исторические романы, обращавшиеся к эпохе «бироновщины».[62] Подобные утверждения появились в это время в сочинениях А. А. Лефорта. Затем Н. А. Полевой сформулировал тезис о перевороте 1741 г. как о «падении партии иностранцев», как будто нарочно посылавшихся Провидением в Россию для доказательства прочности начинаний Петра Великого.[63] Отныне в историографии соединились обвинения в адрес противников петровских реформ — «буйных олигархов» — и честолюбивых «немцев», которым удавалось «ослепить» доверчивых государей.

Крах николаевских порядков вызвал, в числе прочих последствий, и либерализацию цензуры, и оживление исторической журналистики, что сразу же сказалось на изучении проблемы. Уже в 1856 г. К. И. Арсеньев издал небольшую монографию о времени Екатерины I, где использовал «журналы» Верховного тайного совета, записки его членов о необходимости изменений в финансовой политике правительства, следственные дела; отрывки из следственного дела А. М. Девиера и завещание Екатерины I были опубликованы в приложении. Автор впервые указал на особую роль совета в послепетровское время, когда он выполнял функции координирующего центра и подчинял себе Сенат и коллегии; рассмотрел предпринятые «верховниками» реформы петровской административной машины и начавшуюся борьбу за влияние в их рядах.[64]

Другим серьёзным шагом в изучении петровских преобразований и их последствий стал выход в 1859 г. шестого тома «Истории Петра Великого» Н. Г. Устрялова с изложением дела царевича Алексея и приложениями — публикациями следственных материалов. Работа, задержанная цензурой с 1849 г. и выпущенная с личного разрешения Александра II, вызвала большой общественный интерес. Опубликованные материалы дела используются до сих пор, хотя американский историк П. Бушковиц установил, что Устрялов существенно редактировал (чтобы не сказать фальсифицировал) документы, устраняя из них информацию о сочувствовавших царевичу представителях петровской знати.[65]

Выход академических трудов сопровождался с конца 50-х гг. XIX в. волной журнальных публикаций. В 1858 г. И. Шишкин утверждал, что перевороты есть «дело одних русских немцев и онемечившихся русских»; однако «разгул личных страстей» всё-таки завершился «непостижимым coup d'etat» 1741 г., который привёл к окончанию господства иноземцев.[66] В 1859 г. молодой М. И. Семевский опубликовал серию очерков о жизни и царствовании Елизаветы Петровны, написанных в основном по ранее известным мемуарам и документам; публика приняла их с интересом, а автор был счастлив вступить в «область отечественной старины, бывшую заповедной землёю».[67] В том же году чиновник особых поручений при Министерстве внутренних дел П. К. Щебальский (составлявший, кстати, обзоры прессы для императора) выступил со статьёй о событиях 1730 г., ставших, по его мнению, звеном в «цепи потрясений и переворотов», когда попытка «верховников» установить аристократическое правление привела к «кровавой бироновщине».[68]

В условиях наступившей гласности журналы помещали ещё недавно нецензурные сочинения, изображавшие «распущенность» двора, произвол временщиков, отсутствие чёткого правительственного курса.[69] Начавшаяся в России «оттепель» способствовала отмене наиболее грубых запретов на исторические исследования и публикации. Правда, цензурное ведомство постановлением 1860 г. предупредило о недопустимости обнародования «сведений неосновательных и по существу своему неприличных к разглашению о жизни и правительственных действиях августейших особ царствующего дома». Запрет касался фактов начиная как раз с 1725 г., не распространяясь на более ранние времена, чтобы «не стеснить отечественную историю в её развитии».[70]