Эпоха крестовых походов и ее герои

События, наносившие урон самолюбию западного священства и западных правителей, не отразились прямо на западных паломничествах. Христианский государь-патрон Св. Гроба — не важно, откуда он был, с Запада или с Востока, — казалось, одинаково обеспечивал спокойное пребывание в Иерусалиме всем единоверцам. Соперничество греческой и латинской Церквей стало ощущаться неблагоприятно пилигримами только в годы, последовавшие за их официальным разрывом (1054 год). Уже в 1055 году его следствия испытал на себе св. Льетберт, епископ Камбре. Затруднения, какие чинил ему на Кипре византийский катапан[51], заставили его отказаться от мысли посетить Иерусалим.

Несмотря на все это, жажда видеть святые места, наряду с иного рода причинами, бросавшими население на большую дорогу и усиливавшими размах странничеств, постепенно разрасталась в настоящее пламя, которым в XI веке все сильнее горел Запад. Нелегкой задачей является в этом случае учесть действие вышеупомянутых «иных причин». Многим прежним историкам рисовался тут несколько упрощенный образ все сгущающейся атмосферы несчастья на земле Европы, и в особенности Франции: учащающиеся в XI веке неурожаи и, как следствие, массовый голод с его спутницами — эпидемиями моровой язвы; «небесные знаменья», особенно многочисленные накануне Первого крестового похода, вызывавшие чувство отчаяния, острого ужаса, сознания греховности. Выход многие видели в «пути за море» с его надеждой на перемену с покаянным, спасительным смыслом.

Выводы историков как будто подтверждаются замечанием Эккехарта из Ауры, сделанным в год первого крестоносного подъема: «западных франков легко убедить покинуть свои деревни, ибо Галлия вот уже несколько лет терзается то междоусобными войнами, то голодом и смертностью, а последнее время — моровой язвой». На такие же выводы могут навести, при известном подборе, и показания анналистов. Сплошь да рядом у них наталкиваешься на описание ситуации, когда в одной и той же местности, в два друг за другом следующие года население сначала не знает, куда деть избыток урожая, а потом голодает. Под 1085 годом в анналах обители св. Никасия Реймсского находим следующее сообщение: «В этом году было такое изобилие вина, что у людей не хватало вместилищ для его сбережения. Виноградники часто не обирались, а были предоставлены скотине». Год спустя тот же анналист сообщает: «Был полный неурожай винограда; беспредельные виноградники стояли без плода». Население встречало одинаково неприготовленным урожай и недород, не умело сберегать излишков, обеспечивать себя подсобными промыслами. Оно не умело орошать поля при засухе и спасать их от наводнений.

Так получаются длинные анналы голодовок, описания которых сперва пугают нас, а потом приучают к себе, и мы читаем их с таким же фатальным спокойствием, с каким отмечает их хроникер. Невозмутимо он сообщает под 1086 годом, что «наступил сильнейший голод... бедняки ели трупы овец, коней, быков в самое Св. Четыредесятницу[52], пожирая, вместо хлеба, виноградные листья». Неурожай наступал от самых разнообразных причин. «В 1093 году была великая засуха от 8 апрельских календ до 17 календ сентября. Она вызвала бесплодие земной утробы, скудость урожая на хлеб и иные плоды».

В 1094 году, наоборот, пшеницы покрылись туманами и не вызрели. Еще два года спустя урожай погубило наводнение. Иногда поля стояли достаточно согретые солнцем и увлажненные дождем, но «утроба земная, готовая родить, покоилась мертвая и печальная, потому что нечем было ее засеять». В 1096 году «была великая гибель семян в погребах, отчасти из-за червей, отчасти из-за дождей». Нет страницы, на которой не сообщалось бы: «...и был голод в области Реймсской... Суассонской... Турской»... Особенно потрясающее впечатление производит описание голода в Бургундии в 1031—1033 годах, когда «стали выносить на рынок человеческое мясо и заманивали в лес детей, чтобы их съесть», когда «лица людей бледнели и худели, кожа натягивалась и пухла, голос слабел и напоминал жалобный крик издыхающей птицы».

Краски неизбежно сгущаются, когда собираешь в одно все цитаты. Однако их гипноз в значительной степени рассеивается перед спокойной оценкой этих свидетельств. Отдельные бедствия, отмеченные хроникерами, следует локализировать: часто они захватывали только небольшую, вполне определенную область. Знаменитое, часто повторяемое «49 голодных лет на XI век» надо разнести в разные области Франции. Необходимо учесть и то, что хроникеры XI века, все почти монахи, склонны к пессимистическим тонам в изображении, к преимущественно страшным и печальным рассказам.