Эпоха крестовых походов и ее герои

С общим рассветом и стоит в связи усиление страннических движений, учащающийся темп паломничеств. Новые препятствия, какие ставились на их дороге, не остановили пилигримов, но изменили форму паломничеств. Рядом с одиночками и небольшими группами все чаще появляется охрана, а крупные компании сопровождаются настоящими вооруженными отрядами. 700 странников отправились в 1026 году в Палестину под главенством Ричарда, аббата Ванского, и под прикрытием отряда всадников. В следующем году той же дорогой прошло паломничество графа Анжуйского, епископов Лиможского и Пуатье. В 1035 году во главе «множества своих подданных» к Гробу Господню явился Роберт Дьявол. Через тридцать лет Альтаихская летопись рисует движение огромной дружины немецких пилигримов. Более 12 тысяч человек, которыми руководили епископы Гюнтер Бамбергский, Зигфрид Майнцкий, Оттон Регенсбургский и Вильгельм Утрехтский, вступили в Венгрию, вызывая в городской и деревенской черни блеском своего убранства и богатством обоза удивление, зависть и жажду грабежа. В Сирии им пришлось выдержать несколько стычек с бедуинами, в которых обнаруживается, что большая часть дружины по обету шла без оружия и оказалась вынужденной защищаться камнями. Но меньшинство смогло помериться с нападавшими равным оружием.

Венгрия привыкала видеть на своей земле огромные массы людей, которые спустя полвека получили имя крестоносцев. Недавно крещенные ее короли возводили госпиции, заключали договоры по доставлению припасов армиям божьих странников. В Константинополе начинали присматриваться к физиономии «франков», взвешивая пользу или вред, какие они могли принести Византии. Так определялись пути, этапы этих путей и средства многолюдных странствий на Восток.

Правда, уже отчасти одетые бронею, это были все еще мирные паломничества. Они, как думают некоторые исследователи, нашли идеальное отражение в поэме о странствии Карла Великого[54], в которой описывается, как император ведет за собой огромную свиту рыцарей, множество подданных, слуг, вьючных животных. Но эта армия не ставит задачей завоевать Иерусалим. Ни в Святой земле, ни по пути в нее герои не предвидят возможности сражения. Сам Карл не одет и не вооружен для битвы. Патриарх является единственным хозяином города, куда странники свободно входят, строят церкви, возлагают дары на алтари. Изображение рисует идеальный мир, который не соответствует никакой исторической дате и никаким реальным событиям, поскольку со времени арабского нашествия христиане не могли помириться с тем положением, какое создалось в Палестине. Есть предположение, что вся картина свободного и независимого Иерусалима построена на контрасте с печальной действительностью, но мы все-таки имеем право предположить, что из жизни могли быть заимствованы детали грандиозного странствия-исхода, когда как будто весь Запад со своим императором в ширящемся движении, подобно многоводной реке, плывет к подножию Ливанских гор.

Нашествие турок насильственно остановило эту стихию.

Тем временем к концу XI века на европейском Западе накопились организованные силы. Одной из них была сила католической церкви, возглавляемая папством и поддержанная вдохновением Клюнийской конгрегации[55]. Другой — поставившая себя ей на службу сила норманнских кланов.

Боевые товарищи Вильгельма (Гильема) Завоевателя или вожди шаек, отправившихся в начале того же века за Пиренеи, — все они шли с французского нормандского севера, имели далекими предками скандинавских викингов и продолжали сохранять в крови воздух моря и страсть к безбрежным странствиям. Естественно для правнука «морских королей», восьмого или девятого сына в многодетной семье (вошла в пословицу плодовитость могучей расы), не имеющего доли в отцовском наследстве, — стремление искать счастья на чужбине. И он отправлялся за ним с мечом в руках, с призыванием имени св. Михаила. Некогда язычник, поклонник Одина, ныне ревностный прозелит христианства, он молился воинственному архангелу около утесов Мон-Сен-Мишель, прежде чем странствия и победы не привели его к апулийскому святилищу того же патрона на Монте-Гаргано[56].

В борьбе с сарацинами итальянского юга, под влиянием союза с папством в голове Гвискаров и Боэмундов, нормандских князей Южной Италии, постепенно оформилась смелая церковно-политическая программа. В ее круг входило завоевание схизматической Византии и безбожной Сирии. Крестоносные лозунги зазвучали уже в битвах с сарацинами Сицилии. Они слышались и среди рыцарей французской Нормандии, идущих за Пиренеи.