Недоговор – это одна из ключевых особенностей более широкого комплекса средств изменения поведения и, следовательно, одна из неизбежных сторон надзорного капитализма. Он способствует экономии от действия, помогая использовать проприетарный поведенческий излишек для упреждения и исключения нежелательных действий, тем самым заменяя неопределенность социальных процессов детерминизмом запрограммированных машинных действий. Это не автоматизация общества, как могут подумать некоторые, а замена общества машинными процессами, продиктованными экономическими императивами.
Недоговор – не пространство договорных отношений, а односторонняя сделка, которая делает эти отношения ненужными. Недоговор лишает договор его социальной сущности, он штампует предсказуемость, подменяя автоматизированными процедурами обещания, диалог, поиск взаимопонимания, решение проблем, разрешение споров и доверие – проявления солидарности и человеческого участия, которые постепенно, в течение тысячелетий, выкристаллизовались в понятие договора. Недоговор обходит все эти социальные процессы в пользу принуждения и делает это ради более прибыльных прогнозных продуктов, которые приближаются по надежности к наблюдению и, следовательно, гарантируют результаты.
Эта замена социальной работы на машинную возможна благодаря успеху деклараций Google и тому факту, что Google проложил путь к господству надзорного капитализма в сфере разделения знания. Удобно устроившись, Google может наблюдать за тем, что прежде было ненаблюдаемым, и знать то, что раньше было непознаваемым. В результате компания может делать то, что раньше было невозможно сделать: обойти социальные отношения в пользу автоматизированных машинных процессов, которые стимулируют поведение, способствующее достижению коммерческих целей. Когда мы превозносим недоговор, как это делают Вэриан и другие, мы превозносим асимметрию знания и силы, которые и создают эти новые возможности. Недоговор – это указатель, который будет напоминать нам о наших ориентирах, пока, в оставшихся параграфах этой главы, мы будем подбираться к более ясной картине растущих амбиций надзорного капитализма в присоединении «реальности» к царству покоренного им человеческого опыта.
VII. Идеология неизбежности
Трудно удерживать ориентиры, когда все вокруг тебя их теряют. Переход к повсеместной компьютеризации, «когда повсюду датчики», будет не «постепенным», пишет Парадизо, а «революционным фазовым сдвигом, во многом сходным с появлением всемирной паутины»[591]
. И этот «фазовый сдвиг», который понимается его архитекторами как универсальное противоядие от неопределенности, ожидается с абсолютной предсказуемостью. Парадизо в этом не одинок. Напротив, риторика неизбежности настолько «повсеместна», что в рамках технологического сообщества ее можно считать полноценнойЧувство абсолютной уверенности, пронизывающее ви́дение Парадизо, давно признано ключевой чертой утопизма. В своем основополагающем труде по истории утопической мысли Фрэнк и Фрици Мануэль пишут:
С конца XVIII века утопия-предсказание стала основной формой творческого воображения и предвосхитила определенные научные методы прогнозирования <…> современная утопия <…> связывает прошлое, настоящее и будущее вместе так, словно это судьба. Изображаемое ими будущее выглядит велением Бога или истории; это продолжение той уверенности, которой обладали милленарии…[592]
Мануэли, как и многие другие историки, считают марксизм последней великой утопией современности[593]
. В трудах Карла Маркса есть сотни мест, раскрывающих его вариант идеологии неизбежности. В самом первом разделе «Манифеста Коммунистической партии», опубликованного в 1848 году, Маркс говорит следующее: «Она [буржуазия] производит прежде всего своих собственных могильщиков. Ее гибель и победа пролетариата одинаково неизбежны»[594].