Эпоха нервозности. Германия от Бисмарка до Гитлера

Знаменательно, что к концу XIX века во Франции, а затем во всей Европе повышается интерес к гипнозу, который постепенно становится самым захватывающим и наиболее дискуссионным методом психотерапии. Тема была притягательной, волнующей и пикантной, особенно за счет спекуляций о том, можно ли заставить человека под действием гипноза и против его воли совершать сексуальные действия или криминальные деяния. Как средство терапии гипноз, т. е. вызванный внушением сон, был своего рода кульминацией лечения покоем. В то же время этот метод готовил почву для терапии, направленной на методическое укрепление воли. В дискурсе нервов гипноз укреплял психологическую интерпретацию нервозности, хотя и среди «психиков» у него были заклятые враги. Опыт гипноза был аргументом для тех, кто утверждал, что мнимые успехи физиотерапии, будь то гидро– или электротерапия, на самом деле основаны на внушении. В остальном гипноз поощрял широко распространенный в то время спиритизм, который, как полагал Гарден, был тайной религией Эйленбургского кружка, – имеется в виду вера в нематериальные человеческие сущности, которые можно вызвать силой сознания. Мюнхенский врач и специалист по гипнозу Барон Шренк-Нотцинг был известен не только статьей о «психическом и суггестивном лечении» в «Справочнике по неврастении», но и как автор самого известного немецкого труда о спиритических явлениях.

В самом конце XIX века центр гипнотизма перемещается из Франции в Германию. Правда, Вильгельм Вундт, глава немецких психологов, по-прежнему испытывал отвращение к гипнозу, а Мейнерт, у которого когда-то учился Фрейд[216], называл его «противоестественным собачьим порабощением человека другими людьми».

В Швейцарии авторитетом в области гипноза стал Форель, в то время как Дюбуа, новый корифей психологической науки, объявил, что «взращивать» и без того «фатальную самовнушаемость» невротиков, принципиально неверно. Самовнушение он считал «злобным кобольдом». «Воспитание истеричности до гипнотизма, – ругался венский невролог Мориц Бенедикт, – в любых условиях такое же преступление, как взращивание морфинистов» (см. примеч. 12).

Верхушка немецкого союза натуропатов в конце XIX века была целиком на стороне гипноза: в «Der Naturarzt» противники гипноза сначала вообще не заявляли о себе, но после контрнаступления сумели добиться прекращения серии статей о гипнозе. Гипноз можно было трактовать как активизацию в человеке природных сил. Однако через какое-то время один натуропат, также бывший сторонником гипноза, заметил, что гипноз ослабляет «силу мысли и воли», «так как без уничтожения мысли и воли он просто невозможен». К такому же выводу пришел еще один автор. Учение о воле стало камнем преткновения в триумфальном шествии гипноза, прежде всего для тех, кто считал сутью неврастении слабость воли. В 1910 году в Арвайлер в качестве пациента поступил некий крупный промышленник и воинственный парламентарий. Он страдал от «тревожности, непостоянства, суетности» – неудивительно при его многообразной занятости. Но ко всему этому добавилось еще то, что когда после рождения 14 детей он прекратил половые сношения с женой, в нем вдруг проснулись непреодолимые гомосексуальные желания: смертельная опасность для политика, имевшего врагов. Это сделало его особенно «тревожным и нервным». Ашаффенбург предложил ему лечение гипнозом; однако тот отказался, потому что подобный курс «лишает людей воли», а ничего хуже для человека его склада и быть не могло (см. примеч. 13).

Вследствие трудностей с неврастениками гипноз постепенно оказался в сложной ситуации. Исходно «идеальным» объектом для гипноза считались «функциональные» расстройства, т. е. жалобы без заметных органических изменений. Гипнотическая терапия органических болезней предполагала бы неортодоксальное допущение, что духовные идеи могут воздействовать на органические изменения. Однако в случае неврастении не было точно известно, основывалась ли она лишь на представлениях или имела реальные материальные причины. Среди американских неврологов наибольший интерес к гипнозу проявлял тогда не кто иной, как Бирд, однако в своей книге по неврастении он обошел гипноз полным молчанием. С его точки зрения, суть неврастении состояла в объективной утрате крепости нервов, которую нельзя было восстановить гипнозом. Мёбиус, напротив, все больше значения в возникновении неврастении придавал психике и потому считал исцеление гипнозом принципиально возможным; но в 1894 году он жаловался, что «гипнотическое внушение» в работе с «неврастениками – это такая тяжелая вещь, что большинству врачей не хватает либо умения, либо терпения, либо и того и другого вместе». «Честно признаюсь, что к “большинству” я причисляю и себя самого» (см. примеч. 14). К сходному заключению пришел и Крафт-Эбинг, объясняя его тем, что неврастеники редко приходят в «спокойное расположение духа и трудно фиксируют внимание». А уж если-таки подвергать их гипнозу, то не помешает и «немножко хлороформа для поддержки».