К той поре, когда Гоголь потешает еще самого себя, относятся во-первых, составление имен, придуманных, как видно, без расчета на «смех сквозь слезы» ‹…›:
В иных случаях он пользуется именами для каламбуров (указанный прием применяется с давних пор всеми писателями юмористами. Мольер забавляет своих слушателей именами вроде Pourceugnac, Diafoiras, Purgon, Macroton, Destonandrès, Vilebrequin; Рабелэ еще в неизмеримо более сильной мере пользуется невероятным сочетанием звуков, представляющих материал для смеха уже тем, что имеют лишь отдаленное сходство со словом, вроде Solmigondinoys, Trinquamelie, Trouillogan и т. п.) [Мандельштам, 1902: 251–252].
И. Е. Мандельштам зафиксировал общие стилистические приемы в языке Рабле и Гоголя и тем самым – прав В. В. Виноградов – заложил фактическую основу для сравнительного анализа. И все-таки констатации существенности эмпирического факта, необходимой и достаточной для позитивистской поэтики, мало для теории XX века. Рискну предположить, что короткое упоминание о Рабле в длинной череде наблюдений над стилем Гоголя и его источниками вряд ли бы запомнилось, и уж тем более никому не пришло бы в голову видеть в нем постановку проблемы «Рабле и Гоголь», если бы это замечание И. Е. Мандельштама не процитировал в статье «Как сделана „Шинель“ Гоголя» Б. М. Эйхенбаум [Эйхенбаум, 1919: 154].
В статье о «Шинели» – в той самой статье, которую Эйхенбаум считал точкой «перелома» и началом работы «по „формальному методу“», книга И. Е. Мандельштама охарактеризована как «интересная по наблюдениям, но беспорядочная в методологическом отношении» [Эйхенбаум, 1919: 154, примеч.]. Стилистический анализ И. Е. Мандельштама Эйхенбаум, напротив, никак не комментирует, он только его цитирует в истории вопроса, наряду с другими суждениями о семантике и стилистике гоголевских имен: воспоминаниями Д. А. Оболенского и сообщением О. Н. Смирновой. Однако в проблемном поле статьи цитата получает новый, отсутствующий в источнике, концептуальный смысл.
Соположение имен Рабле и Гоголя в русском литературоведении с этого момента встроено в теорию сказа, в контекст проблемы звуковой семантики и артикуляционной игры как выразительного приема: