Эпоха «остранения». Русский формализм и современное гуманитарное знание

Война против формализма закрепила и «побочные продукты», создав «фабрику биографий», «биографических легенд», мифов и антимифов. Участники и свидетели, находясь по ту или иную сторону, нападая, обороняясь или капитулируя, в ходе войны «зарабатывали капитал» – репутацию, биографию, интерпретацию. Так возникал один из самых распространенных сюжетов – это сюжет «битой биографии» (по аналогии с понятием «битый», испорченный файл, не доступный ни одному из конверторов), предполагающей изъятие целых жизненных и профессиональных пластов, наличие незаполненных лакун. Особенно чувствительной к насильственным лакунам оказалась академическая биография, механизмы «выпрямления» которой, и аннулирование событийного и временного массива отчетливо просматриваются при изучении биографического среза поколения, чья творческая зрелость пришлась на довоенное время. К таким персонажам относится и Слонимский.

Слонимский – прежде всего пушкинист, беллетрист, просветитель. Его связь с Пушкиным в науке и литературе закрепляет некролог [Алексеев, 1966]. Однако интерес к Пушкину, обозначившийся еще в университетские годы, до середины 1930-х годов совмещался в практике Слонимского с другими темами. С 1916 года он сближается и плотно сотрудничает со Шкловским, Эйхенбаумом, Жирмунским, Томашевским, Бриком. Его имя упоминается в одних списках с Бонди, Клеманом, Якубинским, Лунцем, Якобсоном. Он много публикуется в прессе – «Книга и революция», «Рабочий и театр» и др. Его статья «Техника комического у Гоголя», написанная в 1923 году, через пять лет после выхода эйхенбаумовской «Шинели», продолжает формалистскую линию. Сфера его интересов включает литературную теорию, современную художественную критику на стыке литературы и театра. В 1920–1930-х годах он был одной из ключевых фигур в становлении и разрушении театроведения, связанного в первую очередь с группой А. А. Гвоздева, а также с трансформацией и ликвидацией ведущих гуманитарных институций – Государственного института истории искусств (ГИИИ), в 1931 году закрытого постановлением Совнаркома и преобразованного в Ленинградское отделение созданной этим же постановлением Государственной академии искусствознания (ЛОГАИС) [Кумпан, 2011].

«Случай Слонимского», его одновременное пребывание в академической и художественной среде 1920–1930-х годов, – во многом не просто типический. Он архетипичен и показателен, поскольку локальные и частные эпизоды его биографии позволяют реконструировать масштабную картину разгромных практик, уничтоживших научную школу. Природа этих практик сложна и нелинейна, она обнаруживает свое матричное, сетевое бытование. «Мицелий» этих процессов порой с трудом поддается реконструкции: не всегда очевидны точки отсчета, траектории распространения и соседства, а также выбросы «продуктов» уничтожения из внутреннего бюрократически-канцелярского «закулисья» академической и художественной жизни в публичное газетно-журнальное пространство. Подключение механизмов прессы к разгромной кампании представляется необходимым дополнительным фактором изучения.

Этапы реконструкции разгромных контекстов начнем с обсуждения «Письма в редакцию», написанного А. Л. Слонимским 27 апреля 1931 года [Слонимский, 1931].

Несмотря на тривиальность поступка (оживленность дискуссий 1920–1930-х годов, с одной стороны, с другой – чрезвычайная активизация государственной партийно-репрессивной машины вызвали в свою очередь в самых разных слоях населения взрыв эпистолярных реакций), сам текст и его объяснительный, «покаянный нарратив» дает возможность описать и картографировать общий разгромный сценарий, осуществление которого и двойная фиксация (в виде внутренних стенограмм и публикации отчетов в журнале «Рабочий и театр» в 1931 году) позволяет восстановить логику действий участников.

«Письмо в редакцию» А. Л. Слонимского – исторический документ, несколько структурных и стилистических слоев которого требуют специального комментария, поэтому мы приводим его полностью.