Эпоха покаяния

Кровавое побоище на льду озера продолжалось. Снег покрылся пятнами крови. Вой, визг, рык стояли такие, что стало невыносимо. Аюн коротким кистевым движением скинул ножны с меча. Теперь то он точно знал, что будет сражаться за добро. Дмитрий тут же подскочил к нему, насильно усадил, зло прошипел ему на ухо:

– Даже не думай об этом! Тоже мне, Маугли нашёлся. Тебя порвут там на кусочки. Ты подставишь всех нас!

– Я не могу на это смотреть!!! – в отчаянии выкрикнул юноша, заливаясь слезами и закрывая уши ладонями.

Дмитрий пришёл в ярость, поскольку псы все, как один, повернули головы на охотничью двухэтажку, забыв обо всём. И расступились, выпустили из кольца обезумевших, загнанных зверей. Ляховский только теперь понял, почему Аглая назвала их «лучшими врагами человека». Потому, что когда-то собаки были лучшими друзьями человека. Были ему бесконечно преданы. Служили ему, любили его. И эта любовь на протяжении столетий передавалась из поколения в поколение. Закреплялась на генетическом уровне. Но человек их предал, бросил в трудную минуту. В собачьих сердцах затаилась смертельная обида, которую они пронесли сквозь время. Обида переросла в лютую ненависть, которая точно таким же образом передавалась от родителей к потомкам. И вот сегодня настал час расплаты.

– Что же ты наделал! – запричитал Мирон. – Ты же погубил нас всех.

– Уж не хочешь ли ты поднять лапки кверху? – спросил Ляховский, прищурив свои синие глаза.

– Ты не понимаешь! Их слишком много! Мы не выстоим!

– Рано ты хоронить нас собрался. Мы через многое прошли и не собираемся умирать от зубов плешивых псин. Верно, Аюн?

Парень кивнул. Его глаза зажглись холодной решимостью.

– Так что бери карабин и готовься к обороне. И жене вели делать то же самое.

Дмитрий открыл окно и принялся поливать животных огненным дождём. Тут же раздался высокий щенячий визг. Пули отправляли на тот свет животных десятками. Стаю словно косила гигантская коса. Однако места павших тут же занимали новые, ещё более угрюмые и злые животные.

Из соседнего окна тоже стали стрелять. Мирон взял себя в руки и одиночным огнём сносил тех зверей, которые ближе других подходили к дому. Пока он опустошал десятиместный магазин карабина, Аглая умело заряжала другой.

Собаки, меж тем, время зря не теряли. Они окружили дом со всех сторон. Здоровенный вислоухий кобель подпрыгнул, уцепился зубами за неплотно прикрытый ставень, повис на нём, извиваясь всем телом. Два его сородича повисли рядом, дёргая деревяшку. Ржавые петли вкупе с гнилым деревом не выдержали. Ставень оторвался от стены и рухнул вниз. Их сородичи тут же запрыгнули внутрь, разбив стекло, и, невзирая на порезы на мордах, устремились вверх по лестнице бурной рекой. На втором этаже они быстро расправились с беспомощной дочкой, правда, пожирать не стали – побрезговали, и толпой вломились в комнату к защитникам.

Ляховский мгновенно развернулся, открыл шквальный автоматный огонь. В ответ раздалась невыносимая какофония из визга, воя и рычания. Дверной проём загородила гора трупов. Кровь хлынула на плиточный пол, в воздухе повис её характерный запах. Оставшиеся в живых псины зубами оттаскивали погибших и уже сами бросались на людей. Не считаясь с потерями, плевав на собственную жизнь и только с одной единственной целью – отомстить, отомстить, отомстить.

Во время перезарядки в комнату ворвалась очередная группа животных. Собаки сбили карликов с ног вцепились им в руки и ноги, принялись рвать. Два пса молниеносно сдавили им глотки. Страшные крики сменились предсмертным хрипом.

Аюн подбежал, с ходу располовинил бросившуюся на него рыжую остромордую суку, закрутил мечом, стараясь отбить добычу у наседавших со всех сторон хищников. Один из псов лишился лапы, второй – головы, у третьего клинок глубоко застрял в туловище. Юноша рывком вытащил меч, инстинктивно выставил левое предплечье, защищаясь от прыгнувшего на него подобия бульдога, который тут же сжал громадные челюсти и уже был готов сломать руку. Не растерявшись, Аюн моментально завёл лезвие ему под горло, резко полоснул, едва не отделив башку от тела. Почувствовал, как какая-то мелкая шавка с рычанием вцепилась ему в икроножную мышцу. Он отодрал её за задние лапы, подбросил и с ненавистью пнул, как по футбольному мячу. Шавка, жалобно тявкнув, врезалась в стенку, оставив на ней красное пятно.

Аюн впервые в жизни почувствовал, как злоба застилает ему мозг. Перед глазами поплыла кровавая пелена, на губах выступила пена. Ни дать, ни взять – берсеркер. О, как он хотел убивать. Его тело разогрелось, ладони стали влажными от пота. Он завертелся юлой, отражая атаки со всех сторон. Горячая собачья кровь уже вовсю бежала с клинка по пальцам, затекала в рукава, липла к коже.

– Ты им уже ничем не поможешь! Надо уходить! Надо прыгать и бежать к вертолёту! – как сквозь вату донёсся до юноши голос Дмитрия. – Не теряй головы!