Поминальная драпа вызвала у большинства слушателей сочувствие. Даже его противник Грис, скучный приземленный человек, понимал горе Халльфреда, поскольку сам служил конунгам. Сага рассказывает нам, что в тот день, когда эти два человека собирались разрешить свои противоречия поединком, пришла весть о смерти Олава; Халльфред был словно громом поражен и свалился в постель. Когда Грис услышал презрительные слова в адрес Халльфреда, он сказал: «Нет-нет, не надо так говорить; мне самому никогда не удавалось добиться такой чести на службе у короля Гардарики (Руси), какой добился Халльфред у Олава, и я никогда так не горевал, когда умирали вожди, которым я служил».
Чувства, которые испытывали люди, принимавшие смерть хозяина как благо, можно объяснить лишь такими словами: он давал, я – получал; он – владел золотом, а я его унаследовал.
Виглаф, сын Веохстана, с грустью глядя на таких людей, произнес: «Промолвил Виглаф / печальносердый, / уча соратников / дружинному долгу: / «То время я помню, / когда в застолье / над чашей меда / клялись мы честью / служить исправно кольцедробителю, / нас одарившему одеждой битвы, мечами, кольчугами, / коли случится нужда в подмоге» («Беовульф»).
И снова такая же чистая нота звучит в самой близкой к нашему времени героической поэме на англосаксонском языке «Битва при Мэлдоне», написанной на месте сражения. Сначала речь идет о предателе: «Годрик негаданно / в горе вождя покинул, / того, кто бойка по-царски / жеребцами одаривал прежде», а потом – о верных бойцах: «Увидали дружинники / все в этой сече, / что сильный (король Этельред) кончился, /ив горе гордые / шагали воители, / мужи неустрашимые / спешили к бою, / хотели выбрать / из двух единое: / смерть на месте / или месть за любимого», и, наконец, о храбрейших из храбрых: «Леофсуну воскликнул, / липовый поднял / щит для защиты / и так обещал он: «Честью своей ручаюсь, / не чаю уйти отсюда, / но, пяди не уступая, / вспять не двинусь, местью воздам за смерть / вождя и вместе друга. / Стыд мне, коль станут у Стурмере / стойкие воины / словом меня бесславить, / услышав, как друг мой сгибнул, / а я без вождя / пятился к дому, / бегал от битвы; / убит я буду / железом, лезвием»[97]
.Самая выразительная древнескандинавская поэма о преданности «Древние речи Бьярки» (Bjarkamal) сохранилась лишь в латинском пересказе Саксона Грамматика. Мы не знаем, как она звучала на древнем языке, но экспрессивные строки Саксона доказывают, что ему в целом удалось передать дух оригинала; со всем, что лежало за рамками культуры его времени и поэтому находилось вне пределов его понимания, можно познакомиться лишь благодаря этой поэме. Это произведение раскрывает перед нами всю полноту чувств дружинников короля – от холодной уверенности в своей воле до самозабвения, и люди короля снова и снова радуются полученному золоту, которое придает им уверенности в себе. Поэма начинается так:
Поэт прославляет короля Хрольва Жердинку, раздавшего своим людям шлемы, кольца, кольчуги, вдохновляя на битву. Король и честь короля для его людей заполняют все пространство, до самого горизонта, и его смерть превратила для них день в ночь. Радость общей гибели, доходящая до экстаза, концентрирует в себе все чувства воина: радость славы, жажду мести, мечты о том, что последующие поколения будут славить его за то, что он отдал свою жизнь за господина, и воспламеняться воспоминаниями о тех моментах, когда проявил свое величие. Но и тогда, когда энтузиазм достигает максимального накала, господствует одна идея: золото.
Потребность воздать королю за его щедрость является моральным стимулом воззвания, но никакая благодарность, даже самая горячая, не смогла бы породить эти великолепные речи, если бы воин не испытывал благодарности за дар жизни в ее старом понимании, который король вручил своим воинам в виде колец и оружия. В тот момент, когда воин надевал кольцо или брал в руки оружие, в него вливались королевская честь, слава его предков и все то, чем он гордился. Он сразу же ощущал силу, заключенную в кольце, и начинал им жить. Человек рождался заново, как и все другие в эти дни, и союз с дарителем становился полным – он проникал в его мысли и во все проявления жизни. Последователей короля называли тем же именем, что и его клан, – Скильдингами, поскольку они вливались в хамингью дома, которому служили.