Читая описания волн, разбивающихся о берег, мы наслаждаемся созерцанием морских далей, вдыхаем соленые брызги бурунов, но наши представления слишком импрессионистичны, поскольку в современной поэзии главным является всепоглощающее чувство момента. Чтобы понять всю глубину древней картины мира, мы должны заменить современные ассоциации и их эмоциональное значение намеками, которые содержатся в именах дев-волн: Бара (Большая волна), Блудухадда (Кровавоволосая), Бюльгья (Вздымающая прибой), Химинглева (Отражающая небеса), Хефринг (Сокрушающий вал), Кулга (Холодная), Хрэнн (Водоворот), Дуфа (Скрывающая сокровища) и Унн (Приливная). Почти все эти имена разрушают сказочную картинку о прекрасных нимфах, вызывают мысли не о красоте моря, а о смертельной опасности, которую оно несет. «Ран меня ограбила, / други мои утрачены. / Разломало род мой море, / мой забор разбит прибоем» – так горюет Эгиль, узнав о том, что его сын утонул. «Эгирова ведьма!» – в отчаянии кричит он морской волне. В более поздние времена поэты могли говорить о Ран и Эгире, имея в виду море, не скрывая их личности.
«Конь морских гребней вырывает свою грудь из белого рта Ран» – так пишет скальд о корабле, прокладывающем себе путь по бушующему морю. Другой – описывает ныряющее в волны судно такими словами: «Сырая и холодная Ран время от времени бросает судно в пасть Эгиру».
Аналогичным образом Земля может в одно время быть женщиной, зачинающей и рождающей детей, в другое – прячущей, то есть хоронящей человека в своем чреве. Река то поднимается, как человек, который преследует болотную птицу, то бросается широким потоком на своего врага и топит его в своих бурных водах. В драпе (хвалебной оде) о ярле Хаконе Халльфред Оттарсон, именуемый Трудным Скальдом, пытается доказать слушателям, что мятежный вождь Севера героически завоевал Норвегию и этой победой утвердил свое право управлять страной, несмотря на то что это право было передано по наследству королевскому дому Хорфагеров, переживающему трудные времена. Главной темой драпы было то, что ярл, именуемый в драпе «ясенем Санна», то есть «воином Одина», завоевал землю и заключил с ней прочный союз:
В своем стремлении превознести силу и право Хакона Халльфред использует чрезмерное количество кеннингов (метафор); он убеждает слушателей, что кормчий Хакон, подобный великану Суттунгу, не хотел, чтобы прекрасная «хвойновласая другиня Вавуда», то есть подруга Одина, как он именует Землю, Норвегию, осталась одна.
Ту же самую гибкость и ловкость в жонглировании традиционными эпитетами находим и у его друга, поэта Эйвинда Финнсона, именуемого Погубителем Скальдов, в его насмешливых песнях о Харальде Серая Шкура, скупом конунге, который, уподобляясь бедным крестьянам, зарывал свои сокровища в землю. В дни доброго короля Хакона, жалуется Эйвинд, на руках («скалах Сокольих» и «горах опоры Хрунгнира») скальдов и воинов сияло золото – «просо Хрольва», – но теперь «помол Меньи»[52]
лежит, спрятанный в теле матери Тора, «властителя Мьёлльнира», земли.Куртуазная поэзия Норвегии не отображает всю полноту мышления древних германцев. Метафоры для поэтов вроде Халльфреда и Эйвинда были, скорее, частями речи, которыми тщеславный скальд жонглировал, чтобы продемонстрировать свой талант. И дело не только в том, что искусство опустилось до искусственных эффектов; поэты часто манипулировали словами, чтобы произвести новый, еще невиданный эффект. Контраст между «золотым солнцем волн» и «темным чревом земли» – очень хороший пример того, что Эйвинд Финнсон был современным поэтом с воображением, тронутым западной цивилизацией. Но средневековые скальды Норвегии не могли еще порвать с традициями языка, которые выработали для них поэты прошлого; они пытались создать свои собственные приемы и причудливые выражения, используя материал, находившийся у них под рукой, их стихи демонстрируют приемы древнего воображения, облаченные во фразы и фигуры речи.