Эпоха викингов. Мир богов и мир людей в мифах северных германцев

Когда землю, Ёрд, называют женой Одина и матерью Тора, когда ветер становится Кари, сыном Форньёта, а море – Ран, женой Эгира, это нельзя считать проявлением антропоморфизма или персонификации в современном понимании этого слова. Человеческий облик соединяется с другими свойствами природных явлений, или, правильнее сказать, человеческое проявление входит, наряду с другими свойствами, в душу земли, ветра или моря, но оно ни в коей мере не вмешивается в работу сил природы. Нет никакого противоречия между предметом и глаголом в описании зимней бури у скальда: «Закружились сыновья Форньёта», как нет и пренебрежения здравым смыслом в подобном описании бури: «Порывы ветра чесали кудри радующихся буре дочерей Эгира». Однако приведенные строки не свидетельствуют о том, что наши предки считали объекты природы человекоподобными; будучи язычниками, поклоняющимися силам природы, они пытались завоевать расположение животных, деревьев и камней более действенными методами. Когда сказитель говорил, что верховная богиня Фригг отправила гонцов к огню и воде, железу и всякого рода рудам, к камням, земле, деревьям, болезням, тварям, птицам, чтобы они поклялись, что никогда не принесут вреда Бальдру, он вовсе не имел в виду, что эти посланцы будут стучать в двери нимф и духов; слушатели этого скальда хорошо знали, что можно обратиться непосредственно к самим вещам, к их душам.

Чтобы понять идею такой, какой она жила в умах тевтонов, мы должны попытаться смешать элементы, которые для нас совершенно несовместимы, и отказаться от нашей привычки смотреть на природу в свете момента. Выражение «радующиеся буре», примененное к дочерям Эгира, которое вызывает в нашем воображении игривые волны, имело более сильное и совсем не сиюминутное значение, как мы уже поняли, сравнив его с радостью боя у героев античной поэзии. Современные переводы не способны передать энергию тевтонских выражений; совсем недостаточно отметить, что прилагательное раньше было гораздо более сильным, а радость битвы – более интенсивной. В нашем понимании экстаз боя возникает в результате столкновения бойцов; в древней психологии радость битвы и сама битва – это часть его природы, его души. Аналогичным образом радость бури является врожденным свойством души или природы волн. Когда волну называют холодной, а Ран – влажно-холодной, эти прилагательные вовсе не означают, что эта женщина холодна, как море, а то, что в ее душе заложен холод; ледяной холод, вызывающий дрожь, – это врожденное свойство ее души, совсем как долгожительство свойственно медвежьей натуре. Именно по этой причине англосаксы называли его «старым и ужасным». Это выражение сохранилось в народной речи до сих пор.

Мы можем разложить на части примитивную душу, но никогда не сумеем выразить средствами нашего языка ее живое единство, поскольку наши слова строятся на совершенно иной основе и сопротивляются всем попыткам переключить их в иной план и соединить их согласно новому образцу. Чтобы понять душу примитивного человека, мы должны в определенной мере впитать и осознать его опыт.

Для северян ад – это прежде всего смерть, но ад – это также и царство мертвых – Хельхейм, реально существующее место, где царит Хель, великанша исполинского роста: «Она наполовину синяя, а наполовину – цвета мяса, и ее легко признать потому, что она сутулится и вид у нее свирепый», – говорится в «Видении Гюльви».

Слово «хильд» означает битву: это звон мечей, масса сражающихся людей; этим же именем называли и деву битвы, валькирию Хильд.

Корни антропоморфизма лежат в вере в то, что душа живет в каждом предмете и явлении; человек продолжает оставаться язычником, пока не освободится от оков опыта. И только тогда, когда человек утвердится на своем месте столь прочно, что ему не надо будет ежеминутно окидывать свое окружение хозяйским глазом; пока он не станет более сознательно смотреть в лицо своей собственной природе и не начнет задумываться о процессах, происходящих внутри его, только тогда у него появится желание очеловечить Вселенную. Так он превращается из язычника в поэта природы.

Наши предки, чтобы узнать будущее, обращались к камням и деревьям, но особенно доверяли советам и предупреждениям текучих вод; существуют указания на то, что они умели видеть душу горных потоков в их формах и движении, а возможно, даже различали голоса водопадов. Поэт, который считал себя выше детской мудрости мира, епископ Бьярни Кольбейнссон в «Драпе о йомсвикингах» оправдывался в том, что он получил свою мудрость «от водопада»; словно его совесть мучилась от того язычества, которое слетало с его уст, когда он писал стихи в древней форме. Гораздо шире известен рассказ Плутарха о свевах из жизнеописания Ариовиста; свевы предсказывали будущее по водоворотам, по излучинам и пене на воде. В любом случае, даже если вся эта история была Плутархом выдумана и не передает дословно мысли самих варваров, ее можно считать очень важным свидетельством того, что происходило в уме наблюдателя-германца, внимательно следившего за струями водопада.