Эпохи холст – багряной кистью

Рожественский тряс отсушенной рукой, уронив исковерканный бинокль, его громкая брань слилась в сплошной нечленораздельный поток!

К адмиралу бросились оказывать помощь, но он, засунув кисть за борт мундира, будто к сердцу, отстранил всех, потребовав новый бинокль. Только лицо бледнее стало – стыл статуей, «цейс» к глазам!

В «цейсе», в оптическом приближении «Микаса», как израненный кабан, истекая пенистой слюной из клюзов… приседает, то вновь приподымается на накатах. Да так, что орудия нижних казематов с наветренного борта заливает волна, забивая – они давно в силу этого в частичном, попеременном бездействии. То стреляют, то молчат!

Крыло мостика истрёпано разрывом снаряда, и всё равно по всему вытянутому блиндированному балкону снуют смелые макаки-фигурки.

Ниже, где-то там в тёмном проёме боевой рубки притаился злой гений или просто упрямый в безысходной необходимости адмирал – Хэйхатиро Того, и на фалах бьётся его очередной флажный распорядительный сигнал.

Дальше, где-то там за целёхонькими трубами, курится вялый, но неугасающий пожар.

Ближе, передним планом носовая башня – один ствол понуро приспущен, зато второй после каждого выстрела приводится в почти горизонтальное положение на перезарядку и снова изрыгает огонь!

«Суворова» текущим и текучим движением уносит в поворот, вся картина уходит за корму. Край глаза цепляет вздыбившиеся два подряд всплеска по траверсу не более чем в полукабельтове. Грохот их детонации даже не интересен – неопасен, ухо фоном и важным пониманием ловит фальцет дальномерщика, что орёт «до головного тридцать!», и не менее оглохший ор старарта в амбушюр, переключившегося на стрельбу по броненосным крейсерам, пока ретирадный огонь ведёт кормовой пост.

Не замечающее усталость тело вдогон чувствует вибрацию нового удара-попадания в борт или куда-то ещё (с этим разбираться вахтенному и докладывать).

Рожественский нервничал, поглядывая на хронометр – сражение сводилось на всё более близкую дистанцию. В том же ритме активного маневрирования (только что плечо эволюций укоротилось), на четырнадцати узлах, корабли за три-четыре минуты покрывали милю и ложились в поворот, меняя галс. Беспрестанно лупя… и получая.

«Ослябя» горел сразу в трёх местах, что сказывалось на маневрировании всего отряда. Бэр вообще попросил временно снизить ход… без подробностей, коротко обозначив: «Машины!»

Основательно чадил в ютовой части «Суворов», из-за чего невозможно было стрелять из орудий кормовой башни. Лишь «Александр» двигался без всяких эффектных фейерверков, правда, уже не так частя залпами.

«Пойдёт ли он до конца? – рвало голову тревогой. – Того? Пойдёт на генеральное сближение, давя массой и количеством, невзирая ни на что?»

Зиновий Петрович встряхнулся, выгоняя лёгкую мутящую одурь, сосредотачиваясь.

«Этого нельзя ни в коем случае допустить! При всех видимых и скрытых потерях, японская эскадра в сумме по-прежнему располагает большим весом залпа.

Корабли?.. Не верю! Не утопит! Броненосцы не так-то легко утопить!

Но измочалит до потери всего! Пусть и сам харакирщик чёртов огребёт! Вот только…

Только у косоглазых и Сасэбо, и Куре! Их не в пример быстрей поставят на боевые кили. А мы так и будем прозябать в долговременном ремонте».

И опять взгляд на стрелки часов.

Бой «на короткой» длился чуть больше двадцати минут! Всего… а будто вечность!

Двадцать пять!

Полчаса.

Ещё пять минут!

Рожественский готов был уже дать приказ – отворачивать и на «максимально полных» уходить, отрываться! Позволить своим кораблям иметь большие лишения он не мог.

* * *

Когда японские броненосные крейсера перешли на правый фланг, Коломейцев забил тревогу:

– Ваше высокопревосходительство! А если Того направится к месту стоянки обеспечителей? Или бросит туда быстроходный крейсер?

Рожественский болезненно и скептически кривился, держа паузу, задавшись вопросом: «А с чего бы ему туда двигать? Мы-то тут! Но если вдруг… тогда „Воронеж“ и призовая „Миннесота“ будут обнаружены».

– Свяжитесь телеграфом с транспортами, – вытянул из себя адмирал, – пусть снимаются с якоря и уходят!

Понимая, что дело с установлением «искровой» связи могло оказаться небыстрым, Коломейцев, потеребив некоторое время телеграфную рубку дозвонами, поспешил доложить:

– Ваше высокопревосходительство! Зиновий Петрович! «Воронеж» молчит, не отвечает. Да и на «американце» стояла хоть и захудалая, но рабочая станция. Тоже молчит. Не нравится мне это. Может, направить туда с опережением «Рион»?

– Начали глушить японцы?

– Никак нет. Японцы… «маркони» докладывают, что как только убрали помехи, японцы активизировали переговоры шифром.

– Хорошо. Распорядитесь на «Рион».

* * *

Злой гений Хэйхатиро Того (пусть будет злым, подарим ему «гения») не меньше Рожественского был задёрган собственными сомнениями, почти тактильной болезненностью ощущая каждое очередное вбивание в борт корабля бронебойной кувалды.

«Микаса» терпел. Упрямым расчётом своего повелителя, оставаясь на острие в строе пеленга, флагман получал больше всех. Того намеренно принимал удар на себя, «поставив камушек» на «Фудзи»[35].