Эра Дракулы

Красный свет мерцал в экипаже, пока они пересекали Трафальгарскую площадь. Хотя полиция постоянно тушила костры, бунтовщики разжигали их снова. Деревянные щепки протаскивали чуть ли не контрабандой, в качестве топлива использовали даже предметы одежды. «Новорожденные», суеверно боявшиеся огня, не желали подходить близко. Около костров толпа боролась с констеблями, пока пожарная команда с некоторой неохотой пыталась раскатать шланги. Капитана Эйра Мэсси Шоу, знаменитого суперинтенданта Лондонской пожарной бригады, недавно уволили с должности[208], якобы потому, что тот отказался иметь дело с беспорядками на Трафальгарской площади; на его место назначили доктора Каллистрата[209], угрюмого уроженца Трансильвании с отсутствием заметного опыта или интереса к борьбе с пожарами, который, согласно донесениям, не смог занять свой кабинет из-за стопки прошений об отставке, скопившейся у двери. Женевьева выглянула из кареты посмотреть на костры, громоздящиеся вокруг каменных львов, языки пламени вздымались, на треть закрывая колонну Нельсона. Будучи изначально памятью о жертвах, погибших во время Кровавого воскресенья, теперь огни обрели новое значение. Весть о новом восстании пришла из Индии. Сипаи выволокли сэра Фрэнсиса Варни из Красного форта в Дели, привязали к стволу одной из его собственных пушек и выстрелили. Горсть старого железа и серебряных солей пробила ему грудь, потом труп бросили в огонь и сожгли до пепла и костей. Многие «теплые» британские военные и чиновники примкнули к местным восставшим. Согласно листовкам, информация в которых явно исходила из высокопоставленных источников, Индия открыто бунтовала, волнения также происходили в Африке и на восточных территориях.

Люди размахивали плакатами, выкрикивали лозунги. На стене красовалась надпись: «Джек по-прежнему потрошит». В газеты не переставали приходить письма, каракули красными чернилами, подписанные «Джек-потрошитель». Их получала пресса, полиция, выдающиеся члены общества. Теперь в посланиях призывали «теплых» восстать против своих вампирских хозяев, а британских «новорожденных» – сопротивляться иностранным старейшинам. Где бы ни убивали вампира, «Джек-потрошитель» брал вину на себя. Чарльз ничего не говорил, но Женевьева подозревала, что многие из этих писем шли из клуба «Диоген». Опасную игру затеяли в залах тайного правительства. Даже если в результате безумец станет героем, это служило цели. Для тех, кому Потрошитель казался мучеником, был Джек Сьюард, собственным ножом расправляющийся с вампирскими поработителями. Для тех же, кто видел в Потрошителе чудовище, существовал лорд Годалминг, высокомерный не-мертвый, избавляющийся от простых женщин, которых он считал мусором. История обретала иное значение при каждом пересказе, а Потрошитель – разное лицо. Для Женевьевы это всегда будет лицо Дэнни Дравота, с пальцами, кровавыми от чернил, который спокойно стоял, пока разделывали Мэри Джейн Келли.

Общественный порядок в городе почти исчез. И не только в Уайтчепеле или Лаймхаусе, но и в Уайтхолле и Мэйфере. Чем тяжелее становилась рука властей, тем больше сопротивлялись люди. Последней модой «теплых» лондонцев, как богатых, так и бедных, стало чернить себе лица на манер негритянских менестрелей[210] и называть себя аборигенами. Пять армейских офицеров ожидали военного трибунала и посажения на кол за отказ отдать приказ своим подчиненным стрелять по мирной демонстрации поддельных арапов.

После длительных переговоров и довольно продолжительных криков со стороны чернолицей матроны Нетли позволили провести экипаж через Арку Адмиралтейства. Сейчас извозчику явно не помешал бы крест на карете.

Вампирша, но не кровной линии Влада Цепеша, Женевьева, как обычно, оказалась на обочине событий. Поначалу это освежало – после столетий скрытности не притворяться «теплой»; но со временем принц-консорт сделал жизнь для большинства не-мертвых столь же неудобной, как и для живых, которых называл скотом. На каждого благородного мургатройда, живущего в особняке с гаремом добровольных кровных рабов, приходилось двадцать Мэри Джейн Келли, Лили Майлетт или Кэти Эддоус, которые оставались столь же несчастными, как и прежде, и вампирские особенности для них оборачивались болезненными зависимостями и трудностями, а не способностями и возможностями…

…С Женевьевой Чарльз нанес визит Чёрчвардам. Пенелопа уже поднялась из постели. Они застали ее сидящей в кресле-каталке в гостиной с тщательно занавешенными окнами, клетчатый шерстяной плед закрывал ее ноги. Свежекупленный гроб, выложенный белым атласом, стоял на подставке на месте обыкновенного стола.

Она становилась сильнее. Ее глаза просветлели. Но говорила Пенелопа по-прежнему мало.

На камине Борегар заметил фотографию Годалминга, скованно позировавшего, стоя у растения в горшке на фоне круга из черного крепа.

– Он, если можно так сказать, мой отец, – объяснила Пенелопа.

Женевьева понимала ее так, как Борегар никогда не мог даже надеяться.

– Он действительно был таким чудовищем? – спросила «новорожденная».