Эра Меркурия. Евреи в современном мире

Ни один из этих вариантов не был чистым; ни один не соответствовал обещанному, и каждый содержал в себе элементы двух других. В Соединенных Штатах остаточная племенная эксклюзивность старой элиты оставалась достаточно сильной, чтобы замедлить социальное продвижение евреев; коммунизм долгое время был главной религией молодых еврейских интеллектуалов; а фрейдизм, завезенный евреями из Центральной Европы, обещал превратить homines rationalistici artificiales в психически уравновешенных приверженцев всего естественного. В Палестине социализм (включая коллективное сельское хозяйство, экономическое планирование и официальное профсоюзное движение) был важной частью сионистской идеологии, а в присутствии подлинных – и неоспоримо туземных – арабов-аполлонийцев (“полячков Востока”, как назвал их Бреннер) традиционное “диаспорическое” предпочтение ума телу пролегало под самой поверхностью (а иногда заметно возвышалось над ней). В Советской России 1920-х годов тщательно отобранные меркурианцы все еще возглавляли, наставляли или порицали излишне округлых или прямоугольных аполлонийцев; НЭП создал достаточно возможностей для предпринимательской деятельности, чтобы убедить некоторых эмигрировавших коммерсантов вернуться в Россию; а попытки построить светскую еврейскую культуру и еврейские сельскохозяйственные поселения могли показаться серьезным ответом на вызов сионизма[309].

Три пути были не просто в чем-то похожи друг на друга – они предлагали выбор одним и тем же людям. Зятю-подрядчику было более или менее все равно, посылать Тевье в Америку или Палестину. Цейтл могла присоединиться к любой из своих оставшихся в живых сестер. А у дяди Миши Анатолия Рыбакова (“доброго, бесшабашного, отважного, справедливого и бескорыстного” красного кавалериста) было четыре брата. Один был “торгаш, жадный и лукавый”. Другой, “немудрящий человек, спокойный и деликатный”, был шофером грузовика в Америке. Третий, “фантазер и мечтатель”, уехал в Палестину, но после смерти жены вернулся. А четвертый стал советским прокурором и отрекся от отца-лавочника. Некоторые из них, вероятно, могли бы поменяться местами. Отец Эстер Маркиш перебрался из Баку в Палестину, но услышал много хорошего о НЭПе и вернулся в Баку. Дядя Сима Цафриры Меромской побыл первопроходцем-поселенцем в Палестине, прежде чем стать первопроходцем-строителем в Западной Сибири. Отец Феликса Розинера был сионистом в Одессе, коммунистом в Палестине, коммунистом в Советском Союзе и, наконец, сионистом в Израиле. Моя бабушка эмигрировала в Аргентину, потом в Биробиджан и, наконец, в Москву. Один из ее братьев остался в Белоруссии, другой – в Аргентине (и потом перебрался в Израиль), третий стал варшавским бизнесменом (и потом оказался в ГУЛАГе), а четвертый – функционером МАПАЙ и “Гистадрута” в Израиле[310].

При всех сходствах и переездах очевидно, что каждый из трех вариантов представлял собой самостоятельную модель современной жизни и отказ от статуса преуспевающего меньшинства в не слишком преуспевающих национальных государствах Европы.

Соединенные Штаты предлагали наименее радикальный вариант. Они были местом, куда (как выразился Тевье) “ехали все разбитые сердца”, где ностальгия по местечку не была под запретом, где на улицах городов звучал идиш, где Тевье и его “родственничек” Менахем-Мендл могли заниматься прежним ремеслом и куда евреи отправлялись целыми семьями (а последующие поколения снова и снова разыгрывали великое восстание против отцов, на которое они в свое время опоздали). Америка была Утопией, где всякий мог стать Ротшильдом или Бродским (а то и Эйнштейном), но это была хорошо знакомая Утопия – Одесса без царя и казаков. По словам Бромберга,

это огромное, миллионное гетто Бруклина, Бронкса и Ист-Сайда – что оно, как не гипертрофия и концентрация Малой Арнаутской, Подола и еще сотен безвестных уездных городков и местечек? Неказистые и баснословно грязные, хотя и асфальтированные, мостовые и сильная примесь итальянского, негритянского и армяно-греческого элемента не уменьшает, а даже, пожалуй, увеличивает сходство соответствием старым молдаванским, цыганским и тем же армяно-греческим соседствам[311].