Эра войны. Эра легенд

Эрес и Тэкчин изо всех сил закивали, и Рэйт – в который уже раз – так и не понял, шутят они или нет.

Мойя отворила дверь, и он вошел внутрь.

В Обители оказалось несколько комнат. На стенах висели гобелены с изображениями битв, по углам стояли статуи полуобнаженных фрэев с копьями или дротиками. Резные кресла с парчовыми сиденьями, золотые вазы и подсвечники добавляли обстановке роскоши. Рэйт впервые видел такое богатство. Уму непостижимо: все это великолепие – всего через реку от его родной хижины, слепленной из навоза. Интересно, кто-нибудь из дьюрийцев знал об этом? Вряд ли кому-то могло прийти в голову, что такое вообще возможно.

Если мы выиграем войну, каково нам будет возвращаться обратно в землянки? Изменится ли наша жизнь в случае победы? Каким станет новый мир?

Несмотря на пышность, покои казались нежилыми. Все здесь было слишком уж чистым и аккуратным. Не дом, а гробница. Рэйту не понравилось, что Персефона находилась в столь неуютном месте.

Он двинулся вперед, осторожно ступая по коврам. Дверь в дальней части зала отворилась, оттуда вышла Брин. Девушка с улыбкой махнула ему, чтобы он подошел ближе.

– Тебе повезло, она только что проснулась. Я буду снаружи.

Рэйт дождался, когда Брин уйдет, а потом оглянулся на дверь, ведущую в спальню Персефоны.

Почему мне так не по себе?

Он взялся за дверную ручку, и на мгновение его охватило желание все бросить и сбежать.

Наверное, это какая-то ошибка. Раз Мойя говорит, что у нее все в порядке, значит так и есть. Если бы Персефона действительно попала в беду, Брин бы сразу мне сказала, и Падера бы сразу мне сказала, а Мойя обязательно бы что-нибудь сделала. Они тоже любят Персефону. Я дурак.

Рэйт прекрасно понимал, что Нифрон не удерживает Персефону насильно. Он давно уже это понял, просто боялся взглянуть правде в глаза. Тяжело вздохнув, он повернулся, чтобы уйти.

– Рэйт, – раздался голос Персефоны. – Рэйт, ты здесь?

Слишком поздно.

Он медленно открыл дверь и заглянул внутрь.

Персефона лежала на огромной кровати с балдахином, укрытая толстыми расшитыми одеялами и окруженная шелковыми подушками. В спальне не было окон; три масляные лампы наполняли воздух чадом и копотью. Пахло чем-то неприятным.

– Мне показалось, Брин с кем-то разговаривает.

– Брин… э-э… она вышла.

– Заходи.

Персефона была прекрасна. Рэйт боялся, что рэйо изуродовал ей лицо. Если не считать бледности, киниг выглядела хорошо.

Рэйт медленно приблизился к кровати. На небольшом столике стояли чашки и склянки, пестик и ступка, а также плошки с какими-то порошками – они-то и издавали незнакомый запах.

– Я слышал про рэйо. Ты цела?

– Не вполне. – Персефона провела рукой по животу. – Порезы очень глубокие, так что я почти не могу двигаться, поэтому валяюсь здесь, пока остальные сражаются. Чувствую себя бесполезной. Я же киниг. Конечно, я не ожидала, что поведу воинов в атаку, как Рэглан, но все же надеялась хотя бы посмотреть на сражение.

– Ты выполнила свою задачу: привела нас сюда, дала нам шанс выжить. Мы просто обязаны победить.

Персефона взглянула на руку Рэйта и сочувственно поморщилась.

– Это было ужасно?

– Смотря кого спрашивать. Те, кто наблюдал со стен, считают, что все прошло прекрасно. – Он помрачнел. – Вэдон убит. А еще Курт, младший сын Тоупа, и Хэнсон Киллиан.

Рэйт заметил, как Персефона опечалилась, и не стал продолжать.

– Ну и еще кое-кто, не знаю их по имени, – солгал он и, чувствуя свою вину за то, что ложно обвинил Нифрона, добавил: – Неприятно признавать, но Нифрон здорово придумал нанести руны на доспехи и отправить лучников Мойи против миралиитов. Превосходное решение.

– Почему тебе неприятно это признавать?

Рэйт подошел ближе и коснулся покрывала тремя пальцами, выглядывающими из-под повязки.

– Потому что он мой соперник.

– Соперник?

– Разве нет?

Персефона растерянно смотрела на него.

– Я решил, он нарочно не пускает меня к тебе. Но это ведь не так?

– Нет, не так.

Она попыталась приподняться на подушках и тут же скривилась от боли.

– Осторожнее, – забеспокоился Рэйт.

– Ничего, ничего, – прошептала Персефона, с трудом восстанавливая дыхание.

– Точно?

– Да. – Боль отступила. Персефона выглядела скорее огорченной, чем рассерженной. – Значит, ты пытался увидеться со мной?

– Сперва я приходил почти каждый день, потом, когда наступила зима, все реже и реже. В конце концов я понял намек. Мне говорили, что ты занята, и я верил, потому что мне нужно было во что-то верить.

Персефона молча отвела взгляд.

– Ты любишь его?

– Сложно сказать. Он… – Слова застряли у нее в горле. Она взволнованно разгладила покрывало. – Он попросил меня стать его женой.