Персефона стиснула покрывала. Она хотела что-то сказать, но Рэйт еще не закончил. Она должна выслушать его; по крайней мере, та Персефона, которую он знал, заслуживает того, чтобы дослушать до конца. Он чувствовал себя так, будто не отказ получил, а только что узнал, что женщина, которую он любил, умерла, скончалась некоторое время назад. Его не пригласили на похороны, тем не менее он решил произнести эпитафию.
– Я полюбил тебя с первого взгляда. Может, с того мгновения, как впервые увидел в лесу, а может, когда ты заговорила со мной, как с человеком, несмотря на то что я дьюриец. Знаю, ты не можешь полюбить меня – то ли из-за того, что по-прежнему любишь Рэглана, то ли из-за того, что хочешь выйти за Нифрона. Но это не имеет значения, потому что… – Его голос дрогнул. – Потому что даже сейчас… даже сейчас…
Его голос сломался, как в свое время отцовский меч, только теперь нет рядом верного Малькольма и спастись не удастся. Рэйт развернулся и направился к выходу. Он так долго мечтал хоть одним глазком взглянуть на Персефону, а теперь единственное, чего ему хотелось, – оказаться подальше отсюда.
– Рэйт! – позвала Персефона, но он не остановился.
Он молча прошел мимо ожидающих в коридоре.
– Что с тобой? Что случилось? – окликнула его Брин.
Рэйт медленно побрел прочь, вытирая слезы.
Глава 24
На рассвете
Честно говоря, я так и не знаю, что произошло тем утром. Тому есть лишь один живой свидетель, но у меня не хватило духу расспрашивать ее об этом.
Принц открыл глаза. Кругом было темно. Над головой колыхалась от ветра какая-то ткань. Ему потребовалось несколько мгновений, чтобы вспомнить: он лежит в палатке на краю выжженного поля. На Мовиндьюле нахлынуло отчаяние. Ему приснилась Макарета. Он заметил ее в толпе на улицах Эстрамнадона, попытался догнать – и проснулся, один, в кромешной тьме. Ему ничего не оставалось как прислушиваться к порывам ветра и снова думать о ней.
Никто не знал, что стало с Макаретой, или Мовиндьюле просто не рассказывали. Может быть, ее заперли в той же камере, в которой сидел Видар, а может, отдали Видару, чтобы тот мог поквитаться с ней за свое заточение. Мовиндьюле ненавидел Макарету за то, что она натворила, тем не менее готов был убить старшего советника, если бы тот попытался причинить ей вред.
От сильного дуновения ветра полог шатра загудел.
Мовиндьюле скорчился под ворохом одеял, накрытых сверху медвежьей шкурой. Кончик носа онемел от холода. От неумолкающего воя ветра было только хуже – звук навевал мысли о лютом морозе.
Принц скривился. Слушать болтовню Джерида в пути довольно забавно, но когда кэл врывается в его мозг посреди ночи, это уже переходит всякие границы. Мовиндьюле знал, что Джерид не может читать мысли, однако ему все равно было не по себе.
Он решил не отвечать и даже сделал вид, будто храпит, но Джерид заговорил снова:
– Я спал, – сказал Мовиндьюле.
Мовиндьюле зевнул, протер глаза и издал глухой долгий стон – так, ему казалось, будет легче.
– Каким еще делом? – спросил он, надеясь, что речь идет не об уроках.
Он до смерти устал от уроков. В академии его заставляли часами выполнять всякие нудные задания, от которых ему хотелось выброситься с балкона Тэлвары.
Мовиндьюле приподнял голову с подушки.
– Но как? Пауки вчера пытались ее найти и не смогли. Она где-то прячется.
Мовиндьюле выбрался из-под одеял, спустил босые ноги с кровати, совсем забыв, что полом ему служит голая земля, и вздрогнул, почувствовав, как жесткая трава колет ступни и щекочет лодыжки.