– Я как раз изо всех сил пытаюсь это сделать! Но дело не в твоей ловкости, – и она похлопала мечом по правому плечу Эрагона, – а вот в чем. – Она постучала рукоятью меча по его шлему, который звонко загудел. – Я уже просто не знаю, как тебя еще учить. По-моему, только показывая тебе твои же ошибки снова и снова, пока ты не перестанешь их совершать. – И она снова звонко постучала по его шлему. – И я буду это делать, даже если мне придется до смерти тебя измучить.
То, что Арья с таким постоянством одерживает над ним победу за победой, чрезвычайно уязвляло гордость Эрагона. Настолько уязвляло, что он боялся в этом признаться даже Сапфире. К тому же именно это заставляло его сомневаться в том, что он когда-либо сможет победить и Гальбаторикса с Муртагом – особенно если ему не повезет и он будет вынужден сойтись со столь сильными противниками без Сапфиры и не применяя магии.
Отступая от Арьи, Эрагон споткнулся о пень и совсем разозлился.
– Ну? – сказал он сквозь стиснутые зубы. – Продолжай в том же духе, – и немного присел, готовясь к очередной атаке.
Арья посмотрела на него, прищурилась с неожиданной злобой и пожала плечами:
– Вот и отлично.
И они снова бросились друг на друга, испуская воинственные кличи и наполняя все вокруг лязгом мечей. Они сходились и расходились без конца; оба взмокли и покрылись слоем пыли, а у Эрагона к тому же хватало весьма болезненных синяков и царапин. Но они продолжали сражаться с угрюмыми, решительными лицами, и никто из них не просил – и не предлагал – прекратить этот жестокий, мучительный поединок.
Сапфира наблюдала за ними, удобно устроившись на краю поля, где зеленела густая весенняя трава. По большей части свои соображения она держала при себе, чтобы не отвлекать Эрагона. Но время от времени она все-таки делала краткие замечания относительно его техники или техники Арьи, и Эрагон каждый раз находил эти замечания весьма ценными. Он, правда, подозревал, что Сапфира не раз самовольно вмешивалась в ход боя, спасая его от особенно опасных, как ей казалось, ударов. Порой он отчетливо ощущал, что его руки и ноги действуют гораздо быстрее и ловчее, чем следовало, а иногда и опережая его собственные намерения. Когда это происходило, в голове он чувствовал слабое покалывание, и это означало, что Сапфира завладела какой-то частью его сознания и управляет ею.
Наконец он не выдержал и попросил Сапфиру прекратить это:
«Я должен научиться сам противостоять натиску Арьи. Ты же не можешь помогать мне всегда. Мало ли что может случиться».
«Я могу попытаться».
«Я знаю. Я и сам готов всегда тебе помогать. Но пойми, Сапфира: на эту гору я должен взобраться сам!»
Уголки ее губ чуть изогнулись:
«А зачем взбираться самому, если туда можно взлететь? Ты никогда никуда не доберешься до вершины на этих своих коротеньких подпорках, которые вы именуете ногами».
«Доберусь, и ты прекрасно это понимаешь. И потом, летать я могу только с твоей помощью, на твоих крыльях. Зачем мне нечестно завоеванная победа, если она принесет лишь мгновенный и весьма дешевый восторг?»
«Победа – это победа, а мертвый противник – это мертвый противник, как бы ты этого ни хотел».
«Сапфира…» – грозно предупредил он ее.
«Хорошо, маленький брат, я больше не буду».
И, к большому облегчению Эрагона, Сапфира и впрямь его послушалась и перестала ему помогать, позволив решать все задачи самостоятельно, но продолжала зорко следить за каждым его движением.
Рядом с Сапфирой у края поля собрались и эльфы, которым было поручено охранять ее и Эрагона. Заметив их, Эрагон нахмурился: ему было чрезвычайно неприятно, что еще кто-то видит его бесконечные ошибки и поражения. Впрочем, эльфы все равно не согласились бы уйти. Да и кое-что полезное в их присутствии было: прочие любопытствующие старались держаться подальше от поля, где в яростной схватке сходятся Всадник и эльфийка. И не то чтобы Блёдхгарм, этот эльф в волчьей шкуре, делал что-то особенное, чтобы обескуражить тех, кто хотел бы поглазеть на поединок. Обычных зевак достаточно сильно смущало уже само его присутствие.