Эрдейский поход

Голова болела жутко. Интересно, шлем выдержал или раскололся? Выдержал, наверное. Если бы нет — меч воеводы проломил бы и череп по самые зубы. Даром, что клинок не заточен.

— Никогда не успокаивайся, если поранил противника. Не останавливайся на полпути — добивай. Сразу. Помни — любой ворог смертельно опасен, покуда жив. А нечисть — она живучее вдвойне, втройне. А уж её Князь…

Речь Олексы текла как вода. Всеволод слушал урывками. Голова гудела.

«Если поранил противника, — засело в мозгу. — Ес-ли-по-ра-нил»

Всеволод рискнул открыть глаза.

Полумрак избушки травника. Что травника — догадался сразу. По пахучим охапкам сухих веничков, подвязанным к низкому закопчённому потолку. Что тут ещё? Огляделся…

Маленькое окошко, затянутое мутным пузырём. Широкие жёсткие полати. Поверх досок — медвежья шкура. На неё он и положен. Другой шкурой прикрыт.

Рядом — скамья. На скамье — Олекса. Больше никого. Старец сидит без рубахи. Грудь перевязана. На белой чистой тряпице — красные разводы.

Значит, правда? Значит, в самом деле? Достал-таки он в бою воеводу! Поранил.

Всеволод попытался улыбнуться.

Бо-о-ольно…

Его-то самого тоже… Достали… Поранили… В голову. И хорошенько так!

Да, его тоже… Но ведь сначала он… воеводу… А этого ещё не мог. Никто. Никогда. По сию пору.

Всеволод снова попытался выдавить улыбку. Опять не вышло. Проклятущая боль в голове! И колокольный гул под черепной костью.

— …Даже издыхая, Чёрный Князь вложит всего себя в свой последний удар, — продолжал старец. — И он будет бить не так как я сегодня — в полсилы…

«В полсилы»?! Так, выходит, это было полсилы? Вот почему шлем и череп уцелели.

— Мне-то ты нужен живым, Всеволод, — сказал, словно угадав его мысли, Олекса. — А вот Чёрному Князю твоя жизнь без надобности.

Боль усилилась. Голова раскалывалась.

Полсилы… полсилы… полсилы…

— Скоро пройдёт, — голос воеводы стал чуточку мягче.

Только Всеволод не верил. Не скоро. От таких ударов оправляются не скоро…

В полсилы ударов!

— Над тобой уже сказано заговорное слово.

Что ж, заговор травника — дело хорошее, но даже он…

— Моё слово, Всеволод. Заветное. Тайное.

Что?! У Всеволода глаза полезли на лоб. О том, что воевода обучен не только убивать, но и исцелять, дружина не знала. Никому ещё этот свой дар старец Олекса не открывал. А вот ему — поди ж ты, открыл.

И ведь, в самом деле!

Боль, действительно отступала. Или так просто кажется? Нет, правда! Волны, терзающие изнутри ушибленную голову, накатывали реже и становились всё мягче, милосерднее.

А если лечит Олекса так же умело, как и бьётся на мечах…

— Спи, — сказал воевода. — Проснёшься здоровым. А как проснёшься — будешь собираться…

Куда? Мысли начинали путаться.

— … отправишься в путь…

В какой? Да, боль уходит, но голову взамен будто набивают мхом или ватой.

— … в дальний путь…

Зачем? Но задавать вслух эти и прочие вопросы сейчас отчего-то не хотелось. Потом, потом, всё потом… Когда-нибудь…

— Приходит твоё время Всеволод. В последнем бою ты прошёл последнее испытание, и время твоего обучение закончилось. Но пока — спи.

Спи.

Спи.

Спи…

А вот это уже вроде и не старец Олекса шепчет. Кто-то в его собственной, Всеволодовой, многострадальной голове, чем-то мягким набитой, тихонько приговаривает. Глухо так, невнятно.

Спи…

Спать — хорошо.

И противиться тому нет ни сил, ни желания.

Боль ушла окончательно.

Пришёл сон.

Странный сон. Колдовской. Заговорённый.

Не такой, как обычно, не такой, как раньше. Сон без сновидений. Только красным-красно было под закрытыми веками. Будто кровь одна лишь кругом, и будто тонешь в той крови.

Или уже не тонешь, а просто паришь, покачиваешься в ней. Покоишься. Как во чреве матери. Как в могиле.

И — уютно. И — спокойно так.

Красный сон длился долго.

Глава 4

Очнулся — как из стылой проруби вынырнул! Жадно глотнул воздуха. Задышал часто-часто. Пот ручьём лил со лба, стекал по вискам. В теле подрагивала каждая мышца и каждый нерв.

Сколько спал-то? Изменилось ли что? Всеволод глянул вокруг. Нет, всё по-прежнему. Пряный запах сухих трав, полутёмная горница, муть пузыря в окне и копоть на потолке. Полати. Шкуры. Лавка. Перевязанный старец-воевода. Сидит, где сидел, только улыбается и смотрит — непривычно так, приветливо.

Да, вокруг ничего не менялось. Что-то поменялось в нём самом. Что?

Голова не болит — вот что! Совсем! Ничуть не болит! Всеволод поднял руку. Тронул. Ничего, ну, то есть ничегошеньки, даже шишки мало-мальской нет там, куда угодил меч воеводы. Чудеса! И ваты-дурноты под черепушкой тоже больше нет. И вялости. И сонливости.

Бодрость есть. Сила, здоровье бычье, желание горы воротить, да деревья выкорчёвывать. А нет — так хоть что-нибудь делать. Немедленно. И много.

Аж распирает всего!

Ай, да воевода, ай да старец Олекса. Таково, значит, твоё заговорное слово! Крепок, ничего не скажешь, крепок тайный заговор у Сторожного воеводы. Столь же крепок, как и рука, в которой меч тяжеленный летает, словно птаха легкокрылая.

Всеволод откинул шкуру. Сел. Увидел свою одежду в углу. Хотел встать…

— Не спеши, — приказал старец. — Поговорим. Теперь — без мечей.