Эрик Сати

Как и балет «Парад», «Меркурий» вызвал скандал. Андре Бретон и Луи Арагон, основатели нового движения сюрреалистов, пришли на премьеру уже обозленными на Сати: Бретон все еще страдал от издевательского процесса 1922 года, где председательствовал Сати, осудивший его усилия по созыву так называемого «Парижского конгресса» с целью пересмотреть цели и направление авангардного искусства[187]. На премьере группа протестующих собралась вокруг Бретона, поддерживая воплями Арагона, кричавшего: «Браво Пикассо, долой Сати!», пока полиция не выдворила их из театра[188]. Эта стычка подняла уже значительный художественный престиж «Меркурия», и балет еще больше закрепил заметное положение Сати в модных парижских кругах. Июльский номер Vogue 1924 года посвятил постановке статью, проиллюстрированную фотографиями и рисунками. Бомона в статье называли «Парижский Меценат»[189]. Годом раньше, в июньском номере Vogue за 1923 год, был напечатан портрет композитора работы Эдуардо Бенито, известного художника в мире моды. Портрет иллюстрировал историю приключений вымышленного парижанина Пальмира, который встречает «доброго музыканта» Эрика Сати, «бородатого и смеющегося, как фавн». Кроме того, тем же летом имя Сати несколько раз упоминалось в репортаже Vogue о «Барочном бале» Бомона[190].

1924 год начался с премьеры последнего сочинения Сати для Дягилева, что, без сомнения, удерживало композитора в эпицентре парижской жизни. «Русские балеты» анонсировали в течение зимнего сезона в Монте-Карло «Большой французский фестиваль», программа которого должна была объединить музыку прославленных французских композиторов прошлого и современных. Вскоре после войны Ривьера, а именно казино в Монте-Карло, стала зимней штаб-квартирой «Русских балетов». Это вполне соответствовало моде, существовавшей в светских кругах, уезжать каждую зиму к морю и солнцу. Может быть, привлеченный тем же самым Сати совершил одну из редчайших вылазок за пределы Парижа – он поехал на поезде в Монте-Карло, чтобы присутствовать на спектаклях. Должны были показывать новые балеты Пуленка и Орика, возобновления опер Шарля Гуно – «Голубка», «Филемон и Бавкида» и «Лекарь поневоле» – с новыми речитативами, сочиненными (соответственно) Пуленком, Ориком и Сати, а также возобновление оперы Шабрие «Неудачное воспитание» с речитативами Мийо. Все элементы модного предприятия были налицо: сюжеты опер Гуно, хотя и созданных в середине XIX века, имели отношение к ancien régime, а именно к Мольеру; из Мольера был заимствован сюжет балета Орика «Докучные»; а балет Пуленка «Лани» представлял собой наполненный эротическими смыслами дивертисмент, разворачивающийся в современной гостиной в модных нарядах от Мари Лорансен.

Обновленная версия «Лекаря поневоле» была представлена публике 5 января. Декорации и костюмы сделал Александр Бенуа, хореографом выступила Бронислава Нижинская, которая все еще почивала на лаврах после успеха «Свадебки» Стравинского в Париже прошлым летом. Сати работал всю вторую половину 1923 года, тщательно подготавливая оркестровку речитативов для комической оперы в трех актах, и сочиняя, может быть, самую традиционную музыку в своем творчестве. В сентябре композитор писал Дариусу Мийо, что он «работает как рабочий на работе (редкая вещь)»[191]. Постановка имела успех, но привела к очередному скандалу, правда уже на личном уровне. На этот раз в центре драмы оказался критик Луи Лалуа: ему поручили написать программку для Дягилева, и он позабыл упомянуть в ней Сати, зато всячески превознес Орика и Пуленка. Позже Сати узнал, что Лалуа устраивал в Монте-Карло опиумные вечеринки, куда регулярно приглашал двух молодых композиторов, а вместе с ними и Кокто. В конце концов Сати окончательно порвал с Кокто и весной опубликовал ряд статей в различных изданиях, где ругал всех троих – Кокто, Орика и Пуленка.