«Отмена спектакля» – это очень важная веха в анналах французской музыки. Давайте поблагодарим балет за настоящее музыкальное банкротство, за совершение эстетического самоубийства и за то, что мы все умрем без красоты, как мученики. Дада устроил засаду на Сати ‹…› «Отмена спектакля» – это самая дурацкая и скучная вещь в мире ‹…› Прощай, «Отмена спектакля». До свидания, Сати. Проваливай к черту, вместе со своей любовью к неправильной орфографии и культом дурного вкуса, со своим поддельным классицизмом, который всего лишь отсутствие приличий, и с этим гнусным романтизмом, принимаемым всеми за искренность[203].
Несмотря на то что критика – даже от таких друзей и почитателей, каким был Ролан-Манюэль, – звучала сурово, достоинства проекта были неоспоримы. С одной стороны, Сати получил шанс еще больше раздвинуть границы слияния популярной музыки и высокого искусства. Танцевальные ритмы (вальсы, польки) и пародия пронизывали партитуру; вновь обратившись к приемам, отточенным за время работы в кабаре на Монмартре и отшлифованным в фортепианных циклах, Сати вплетает в ткань балета популярные песенки, меняя мелодии, ритмы и гармонии для достижения юмористического эффекта. С другой стороны, проект дал Сати возможность довести до совершенства свою концепцию структуры крупной музыкальной формы. Для «Отмены спектакля» композитор разработал одну из самых строгих схем: зеркальную структуру из двадцати двух разделов, тщательным и продуманным образом отражавшую действие на сцене и даже откликавшуюся на зеркала в декорациях[204].
Но самое важное, что Сати заявил о себе как о композиторе, пишущем для кино. Уморительный «Антракт» Рене Клера, теперь всеми признанный шедевр раннего кинематографа, добивался абсурдности повествования сменой не связанных между собой картинок и визуальных образов, многие из которых отражали современные на тот момент эксперименты в кино. Фильм начинается с показа большого количества деформированных световых пятен, затем идет несколько сцен парижской уличной жизни, потом камера фокусируется на курьезных товарах, которые можно встретить в любом магазине: надувные куклы надуваются и сдуваются, боксерские перчатки оживают и дерутся между собой, деревянные спички воспламеняются. Снятая снизу балерина танцует на стеклянной поверхности; Ман Рей и Марсель Дюшан играют в шахматы на крыше театра Елисейских Полей; выясняется, что балерина на самом деле – бородатый и усатый мужчина в пенсне (намек на Сати). Появляется некий сюжет: Жана Бёрлина в тирольском охотничьем костюме случайно застрелил Пикабия – и на экране возникает длинная похоронная процессия, причем в катафалк запряжен верблюд. По ходу действия катафалк отрывается от верблюда и во все ускоряющемся темпе самостоятельно катится по шоссе. Когда он, наконец, останавливается в чистом поле, из него выпадает гроб. Крышка гроба открывается – и появляется Жан Бёрлин, одетый фокусником. Волшебной палочкой он касается добежавших за катафалком участников похоронной процессии, и они исчезают, затем он касается себя самого и тоже исчезает. На экране появляется слово
Сати тщательно расписал партитуру к фильму, например детальный состав оркестра. Некоторые фрагменты действия диктовали специфический музыкальный ответ: похоронная процессия просто требовала включения цитаты из знаменитого похоронного марша Шопена (из фортепианной сонаты Op. 2 № 35); танец балерины требовал вальса или чего-либо подобного. Сати оправдал все надежды, но изменив традиционные мелодии, гармонии и ритмы, придал им другой градус чувствительности. Киновед Мартин Маркс охарактеризовал эту чувствительность как «ироническое разъединение и движение без цели»[205].
Бóльшая часть партитуры построена на многократном повторении остинато и других фоновых фигурах, предназначенных для ненавязчивого отражения визуальных эффектов.