Ермак

— Вы, казаки и татары, — одно и то же! Возьмете да стакнетесь! Веры вам нет. А царства под руку государеву подводить — дело людей знатных да ведомых, а не воров — казаков-баловней...

Потому, как прибежал из Сибири черный от глада стрелецкий голова Киреев, да как порассказал, что в

Сибири-городе подеялось, да как стрельцы гладом перемерли, не стерпел Черкас, так в приказе и ляпнул:

— Мы-де, воры да баловни, рожи татарские, вам Сибирь-ханство покорили да в подданство Государю привели, а вы, добрые да знатные, и данное-то вам взять не можете! Просрали Сибирь-город... Один только татарин-Ермак Сибирь и держит, а в Сибири с добрых и знатных — как со свиньи шерсти!

По другому времени попал бы казак Черкас на дыбу за слова свои воровские, да нонеча не как раньше. Что ни день — набат, черный народ колобродит, смуту чинит. Потому не стали словам значения придавать. Тем более что нонеча и Черкас человек не простой, а голова служилых казаков Иван Александров, не ровен час, и с «вичем» зваться станет. Иван Александрович. Тогда дьякам-то за ковы и злобства противу себя — помянет. Решили слова оставить без последствий. А в Сибирь все же не пускать.

Тем более что ценил Черкаса дьяк думный Урусов и часто в сысках быть его заставлял. Особливо любил расспрашивать, как Ермак всех иноземных людишек одним махом в поход уволок.

— А тамо о них и славы нет. Перемерли... — смеялся, щуря черные глаза, Урусов.

Черкас вспоминал долговязых литвин, рыжего немца и других иноземных людей, с которыми в Сибирь сплавлялся да в сражениях плечо в плечо стоял; с которыми из одного казана щербу хлебал, из одного бочонка сухари ел... И смеяться ему вовсе не хотелось.

— Отпустите меня в Сибирь! Тошно мне здеся! — просился он и уж совсем в крайности кричал: — Я — казак вольный! Мне — везде дороги! Не пустите добром — сам уйду!

Урусов-дьяк такому буйству Черкаса опять-таки только смеялся:

— Был ты вольный казак, а теперь голова — куда ты уйдешь? Да и не на Дон, а в Сибирь... Сибирь-то — вотчина государева, а не дикое поле!

Ах, Москва, как умеешь ты людей неволить!

Черным осенним вечером, когда шуршал за окном мелкий слякотный дождь, вернулся Черкас в дом Али-ма-сотника и, сидя у теплой изразцовой печи, рассказывал услышанное от Урусова:

— Как мы пришли сюды Печорским ходом, да сибирскую мягкую казну привезли, в те поры здесь и англичане случи лися. Как раз ихнее посольство здеся пребывало.

— Да помню, помню... — кивал Алим, и подросший, стриженный под горшок Якимка, радуясь тому, что его не гонят от взрослой беседы, слушал так, будто норовил Черкасу в рот прыгнуть.

— В те самые поры, — рассказывал Черкас, — здесь случился Московской английской компании приказчик Антоний Мерш... Мы-то, помнишь ли, сколь порогов обили, пока до Государя дотолкались! Ведь смех кому сказать: царство цельное привезли — и никому не надо! А эти-то англичане быстро смекнули, сколько оно стоит чего. Особливо энтот Антоний Мерш.

Черкас скинул кафтан и, в одной рубахе ради жары в горнице, продолжал:

— Сей Антоний Мерш решил животы свои преумножить. Стакнулся тайно с холмогорскими поморами. Те ему письмо — мол, дороги знаем на Обь, проведем...

— И провели? — не выдержал Якимка.

— Там не больно пройдешь! Мы вон полгода шли, не чаяли, как добраться. Но поморы к той жизни поваженые, и слугу Мерша — Богдана на своих кочах в Югру отвезли и обратно доставили. Так оный Богдан привез мехов в Москву и наторговал аж на тысячу рублей!

— Ай-ай-ай... — ахнул Алим. — Непостижимая умом цифра. Это же все лавки московские за раз скупить можно!

— То-то и оно. Да дурак, стал торговать по-крупному — и попался! Бог-то вору не помощник! Пороли энтого Богдана седни в приказе чуть не до смерти! А меха все в казну отобрали!

— И правильно! — сказал Якимка. — Эдак они всю Русь разворуют!

— Да ты-то, прыщ, молчи! — сгреб Якимку Черкас. — Ишь, он все знает! Айда грамоте учиться!

Но не успели они выставить на стол чернильницу, достать перья и бумагу с прописями, как в ворота застучали. Во дворе поднялся шум, и в двери ввалился — черный, как покойник, из гроба восставший, — Мещеряк...

— Слава Богу! — сказал он, крестясь на иконы. — Дошли. Все девяносто казаков — дошли!

— А Ермак? — вякнул Якимка.

Мещеряк поворотился, как медведь, к мальчику:

— Нет, Сынушка, боле крестного твово!.. И никого наших в Сибири больше нет. Не удержали Кашлык и ханство Сибирское!

На этот раз к сибирским известиям отнеслись со всей серьезностью. Решено было спешно готовить рать на подмогу воеводе Мансурову. Но опять, как и прежде, посылать было некого.

Со всех сторон враги Руси грозили ей войною. Россия огрызалась на три стороны. С осени готовили рать для войны со шведами. Слали и слали стрельцов на южные границы, где казаки донские и яицкие с трудом сдерживали крымцев и ногайцев. Но главной бедой был готовивший новое вторжение Стефан Баторий, и тронуть войска было страшно.

Однако и от Сибири отказываться было нельзя. Впервые за много лет прекратились набеги из-за Камня на Пермскую землю, исчезла угроза похода на Москву с Востока.