Ермак

Кучум повернул коня и медленно поехал прочь. Мурзы следовали за ним в некотором отдалении. Мало их стало. Еще недавно целая толпа всадников шла за ханом. Они подобострастно ловили каждое его слово, каждый приказ. А теперь — вот эти старички. Самые верные. А скорее всего, те, кто никому не нужен. Иные уже перебежали к Сеид-хану.

Он молодой и глупый, этот Сеид-хан. Он думает, что со смертью Ермака нашествие московцев прекратилось. Как бы не так. Беда в том, что они узнали дорогу и придут еще. Они будут подыхать от цинги, умирать с голоду, но будут идти и идти. Нужно ждать, пока не рухнет Русь, а она должна рухнуть.

Старый полуслепой Кучум был связан со всем уходящим миром ханств, княжеств, царств, которые наследовали Золотой Орде. Тех, что не растворились в неведомой и огромной Руси, но держались друг за друга, потому что их скреплял ислам.

К сожалению, правители блистательной Бухары никак не могли сейчас помочь своему верному вассалу Кучуму, потому что были заняты отражением врага. Стояло очень неблагоприятное время для чингизидов.

Здесь, в Сибири, да, впрочем, и на Волге, ислам не имел той силы, как, скажем, в Бухаре. Здесь горстки правоверных тонули в море язычников — всяких там черемисов, остяков, вогуличей, а сегодня с юга вдобавок к ним шли и шли орды не ведающих учения Мохаммеда — калмыки. И Ногайская и Казахская орды, в общем, к исламу равнодушны, и в них рядом с формальным исполнением молитв уживается неискоренимое язычество.

Ханы, знатные воины, благородные ордынцы, в чьих жилах текла золотая кровь, и то исповедовали ислам, сильно отличающийся от истинной веры, что была в Бухаре, и все установления шариата исполняли формально.

Простые же люди, составлявшие войско, готовы были кинуться куда угодно и за что угодно, лишь бы грабить и тащить добычу. Они не очень задумывались, какой они веры...

А те, что шли с Ермаком, поклонялись странному человеку, распятому на кресте! Разве можно поклоняться тому, кто не победил? Они были непонятны Кучуму.

Сколько раз он нападал на них, топил, убивал, а они все предлагали и предлагали ему службу. Он убил московского посла, но Москва продолжала звать его к себе.

Непонятные люди! И особенно тот, что лежит на помосте. Кто он был? Как и Кучум, он был пришелец в этой стране, но она не проклинает его. Дикие лесные люди готовы провозгласить его своим божеством, а уж князем сибирским его величают даже татары. Кто он? Теперь уже не узнать.

Похожий на старого больного беркута в отрепье перьев, хан, превозмогая боль, смотрел на труп — гной с кровью сочился из его глазниц, вызывая нестерпимый зуд...

— Кучум плачет кровью! — услышал он прошелестевший шепот. И чтобы не смущать суеверную толпу, надел повязку и надвинул капюшон.

Сутулясь, он отъехал к свите и приказал немедленно занять пустующий Кашлык, из которого, как донесли хану, бежали казаки.

Кучум поручил Алею с войском занять Кашлык. Но не успели они подновить ворота и разбить юрты, как нагрянули соединенные орды Карачи и Сеид-хана. На валах Кашлыка началась дикая резня. Татары резали татар. В бою погибли семь Кучумовичей, без вести пропал царевич Алей. Одни говорили, что он бежал в степи, другие — что попал в плен к Сеид-хану и был там задушен.

С ужасом узнал об этом кочевавший в Барабинских степях хан Кучум. Он молил Бухару оказать ему помощь, но Бухаре было не до него — бухарские правители не желали из-за Кучума ссориться с Казахской ордой, которая не просто поддерживала Сеид-хана, а прислала ему на помощь в Кашлык племянника казахского хана Теврекеля, султана Ураз-Мухаммеда с воинами. Сеид-хана поддерживали тобольские ханы.

Но Кучум знал, что рано или поздно Сеид-хан столкнется с русскими, которые стучат топорами по всему бывшему Сибирскому ханству. И не сомневался, что Сеид-хана казаки разобьют.

Возвращение

Тобольск ставили скоро и сноровисто. Выведенные из Москвы плотники ловко тюкали топорами, и стены поднимались чуть не по аршину каждый день. Казаки работали исступленно.

— Яко безумцы! — удивлялся Чулков.

Называли они себя «старой сотней» и держались друг за друга, будто братья родные.

Неутомимые и выносливые, они рыскали по окрестностям, знали всю округу как свою ладонь. Половина из них уже поженилась на местных девках и татарских вдовах,, но дома казаки бывали редко, по-волчьи скитаясь на конях, на стругах ли по опасным и безбрежным местам Сибири.

Совершенно разные по возрасту, внешне и по характерам, они были будто сжигаемы каким-то общим огнем, который давал им силы. Стоило обиняком произнести два имени: Карача или Кучум-хан, как они готовы были идти за сотни верст — в пургу, в стужу, не есть, не пить, только бы сойтись с этими двумя лицом к лицу.

Сибирь они называли своим уделом, данным им Господом за Ермака. Чулков не мог, да и не хотел понимать, что они имели в виду. Его вполне устраивало, что служат казаки, что называется, не за страх, а за совесть, хотя иногда его настораживала какая-то обособленная жизнь станичников, не больно подчинявшихся царскому воеводе.