Ермак

В морозное утро Кольцо с казаками подкатил к воротам Пушечного двора. Привратник отвел коней под навес и вызвал главного оружничего, который ведал двором. Пришел статный, русобородый окольничий и, поклонившись послам, с готовностью объявил:

— Повелено государем, не таясь, показать вам наше немудрое мастерство.

Оружничий повел гостей в глубь двора. Последний был тесно застроен деревянными строениями. Налево — приказ, посредине площадки — два литейных амбара, дальше — кузницы, формовочные и холодные мастерские. Неподалеку у ворот склады с металлами, железным ломом, а в иных хранились готовые пушки. Едкий черный дым угарно носился в воздухе, от него щекотало в носу и першило в горле. Весь двор кругом был черен от копоти и дыма.

Казаки переступили порог литейного амбара. В первую минуту они ослепли от яркого сияния: блистали звезды — искры разливаемого сплава. Постепенно, однако, обвыкли, пригляделись. В середине мастерской стоял полуголый сильный детина со смелыми, строгими глазами. Подстриженные в кружок волосы были забраны под ремешок. Литец внимательно следил за раскаленным сплавом, который лился в форму. «Силен человек!» — с похвалой подумал Иванко и подступил к мастеру:

— Как звать?

— Андрей Чохов.

— Добрую, знать, пушку льешь?

Литец усмехнулся, перебрал пальцами мягкую золотую бородку.

— Как не добрую! — отозвался он. — Сколько старания пошло! Моя бы воля, я такую пушку сотворил, что всем диво-дивное…

Полуголые литцы, — крепыши, перемазанные сажей, — озабоченно следили за желобами, по которым струился расплавленный металл.

Мастер покрикивал:

— Не замай, гляди в оба! Не перелить медь…

Кольцо очарованно глядел на работу литцов.

— Веселая работенка! — вырвалось у него.

— Куда веселее! — отозвался работный в прожженном кожаном фартуке, с зелено-бледным лицом. — И за угар[62], и за пережог дров пеню вноси, а то снимай портки и под плети!

Андрей Чохов нахмурился.

— Ну-ну, Власий, смолчал бы, бога ради. Всякое бывает, — сдержанно подтвердил он. — Наше дело холопье… Сколько души ни вкладывай, одна почесть… И огрехи, конечно, бывают… — Мастер вдруг озлился — Сколько раз тебе, Влас, толкую — не болтай, и плетей будет помене!

Он замолк и отвлекся на литье.

Скоро ослепительный свет стал гаснуть, померкли сияющие звездочки на раскаленной поверхности, и металл приобрел ровный вишневый цвет. Лицо Чехова, озаренное отсветом стынущего металла, порозовело.

Внезапно мастер подошел к Иванке и спросил:

— Из приказных?

— Куда мне в приказные, не с моей душой сидеть в мурье, — смеясь, ответил Кольцо. — Казаки мы. Из Сибири прибыли!..

Мастер на мгновение онемел, в изумлении разглядывая атамана.

— Так вот ты какой! — восхищенно сказал он. — А Ермак Тимофеевич?

— Он посильнее меня да разудалее. И ума — палата!

— Ах ты, какой ноне праздник у нас! — вскрикнул Чохов. — Литцы, вот они — сибирцы!..

Со всех углов литейного амбара сошлись работные и окружили казаков.

— Любо нам увидеть вас! — искренно признался корявый литец. — Спасибо, — не погнушались, заехали.

— Погоди! — перебил Чохов и бросился в угол, где стояла укладка. Он распахнул ее и вынул что-то, обернутое в ряднину. Бережно развернул холст, и в руках его оказалась превосходной работы пищаль. Чохов повернул ее так, что блеснули золотые насечки. Влюбленными глазами мастер обласкал оружие, встряхнул головой и решительно протянул пищаль атаману. — Возьми и передай от нас Ермаку Тимофеевичу. Бери, бери…

Иванко любовно рассматривал дар, глаза его заволокло туманом… Литец продолжал:

— Скажи ему, что робим мы одно с вами дело. И то, что добыли казаки, во веки веков в память ляжет.

Слова мастера работные встретили одобрительным гулом.

Кольцо прижал пищаль к груди, поклонился низко и сказал в ответ только одно слово — «спасибо». Больше сказать ничего он не мог — такое глубокое волнение охватило его.

3

Казаки торопились возвратиться в Сибирь, но вырваться из Москвы не так было просто. В приказах подьячие и писцы усердно скрипели перьями, сплетая велемудрые словеса указа. По амбарам и кладовым отыскивали и укладывали в дорогу потребные сибирскому войску припасы. Казначеи отсчитывали жалованье. Все до грошика выдали сибирскому послу. Ефимки, полтины и алтыны упрятали в кожаные мешки и отвезли казакам на подворье.

Погрузили в обширные возки и сукна, и шубы, и два панциря. Самый дорогой, с позолотой по подолу и сияющими орлами, — Ермаку Тимофеевичу. Иванко долго разглядывал его в Оружейной палате, перебирал мелкие стальные колечки, которые, тихо позвякивая, серебристой чешуей скользили из горячих ладоней казака. Панцирь, рассчитанный на богатыря, сверкал, брызгал солнцем, струился серебром. Старые мастера-оружейники, много видавшие на своем веку, не сводили восторженных глаз с воинского доспеха. Высокий, с крупным лысым черепом, с умным взглядом чеканщик тихо обронил:

— Цены нет этому диву!

У Иванки в сердце вспыхнул огонек. Он благодарно ответил мастеру:

— Его только и носить самому батьке Ермаку Тимофеевичу! — В словах Кольцо прозвучала гордость за своего атамана. Старик понял его чувство и степенно сказал: