Ермак

— Богатырю и одежда по плечам! В добрый час…

Из каменных кладовых выдали послам соболью шубу с царского плеча, вызолоченный ковш. Драгоценную кладь бережно упрятали. Пора бы в путь-дорогу! Однако Иванке хотелось еще раз увидеться с царем. Несколько дней ходил он в Кремль, подолгу стоял у резного крыльца, к которому, по стародавнему обычаю, по утрам собирались московские придворные, но так и не увидел больше Грозного. Царь чувствовал себя плохо и все время проводил в постели или в своих покоях.

Угрюмо плелся Иванко по шумному Пожару[63]. Он уже привык к толчее и гаму и не замечал их.

— А ну-ка, Миша, покуражься, как боярин Шуйский! — совсем рядом с казаком раздался голос поводыря. Рослый, с огненной бородищей мужик в лаптях держал на цепи медведя. Любопытный народ хохотал от души: выпятив пузо, зверь важно, с перевалкой, топал по синеватому снегу.

— Как есть боярин! — смеялись в толпе.

В другое время Иванко полюбопытствовал бы на зрелище, а сейчас было смутно на душе. Казак миновал толпу и попал в шубный ряд. У прилавка стояла немолодая, но румяная и пригожая собою женщина с мальчонкой лет трех. Купец раскинул перед женщиной заячий тулупчик.

— Гляди — любуйся, эко добро! — расхваливал купец свой товар. — Тепла и легка шубка, в самый раз мальцу! Полтина!..

— Ой, милый, велики деньжищи! Где их взять нам? — приятным грудным голосом заговорила женщина. Атаман насторожился: где-то он слышал этот голос. Он подошел поближе. Большими серыми глазами ребенок молчаливо уставился в казака. Между тем его мать говорила:

— Слов нет, хороша шубка — по росту, да не по деньгам! — Она стояла, огорченно склонив голову, не в силах оторвать глаз от мягкого тулупчика. Казаку вдруг стало жаль и ее и мальчугана, он полез в бездонный карман свой и вынул кису с рублевиками.

— Плачу! — огромной лапищей Кольцо сгреб шубку, встряхнул ее и, обратясь к малышу, сказал — А ну, обряжайся, малый! Ходи на здоровье, да поминай горемыку-сибирца!

Женщина всплеснула руками:

— Да разве ж это можно? Мужик спросит, где взяла…

Внезапно речь ее оборвалась, она вскрикнула и, к удивлению шубника, кинулась на грудь бородачу.

Обнимая казака, давясь жаркими слезами, она заголосила:

— Иванушка, братец, да ты как тут оказался? Ой, миленький! Ой, родненький, пойдем, пойдем скорее отсюда!

— Никак, Клава! — в свою очередь удивился и вскрикнул Кольцо. Он бережно обнял сестру и расцеловал.

— Ну вот, и торг состоялся! — ухмыляясь в бороду, насмешливо обронил купец.

— Ты не скаль зубы! — оборвал его ухмылку атаман. — Погоди, сестра, дай расчесться за тулупчик. Он со звоном выкинул на прилавок полтину:

— Получай!

С минуту он молча смотрел на сестру, потом спросил:

— Плохо живешь, сестреночка?

Клава опустила глаза, неслышно отозвалась:

— В ладу с Васюткой моим живем. Он плотник, да у него подрядчик не из добрых.

Кольцо протянул кису:

— Бери, тут все твое!

— Ой, братик, да тут не счесть, сколько!

Купец за прилавком зыркнул глазами по сторонам, сметил бороденку ярыжки из сыскной избы и вдруг завопил:

— Разбойник! Лови его!..

Клава в испуге закрыла глаза, побледнела.

— Ну, Иванушка, пропали теперь, — прошептала она. — Не в добрый час ты с Волги сюда набрел!..

Казак и не думал бежать. Он бережно обнял сестру за плечи:

— Не бойся, Клава! Старое быльем поросло. Ноне…

За криками толпы Клава не разобрала слов брата. Падкие до зрелищ московские люди бежали со всего Пожара и в разноголосье кричали:

— Лови, держи вора!

— Беги, Иванушка! — с мольбой просила Клава.

Через толпу в круг въехали два пристава, а с ними молодой окольничий. Кольцо сразу узнал его — участника пира во дворце. И окольничий удивился встрече:

— Кто же вор? — спросил он.

Сняв шапку, низко кланяясь, купец, торопясь, рассказал о своем подозрении:

— Много деньжищ ни за что, ни про что бабе бросил!

— Да ты, борода, ведаешь, кто сей казак? Да то сибирский посол. За бесчестье и смуту получай! — окольничий взмахнул плетью и стал хлестать шубника.

Словно ветром, переменило настроение толпы. Мужики подзадоривали бьющего:

— Хлеще бей сутягу!

— Братцы, братцы, гляди, — кто-то закричал в толпе, — вот он, сибирец. Слыхано, верстает народ на вольные земли! Айда просить!..

Клава присмирела и ласково разглядывала брата:

— Так вот ты какой стал! Не думала, не гадала…

— А ты все такая же… шальная? — вспомнил прошлое Иванко.

Сестра смутилась, потупилась:

— Нет, шальной я не слыву. Все не забуду Василису. Грех, братец, на моей душе…

Они незаметно вошли в толпу. Счастливые, радостные, не слыша криков, шума, никого не видя, они рассказывали друг другу о своей жизни.

— Прибрела я в Москву и тут свое счастье нашла, — поведала Клава. — Прибилась к плотницкой артели, и заприметил меня молодой плотник-верхолаз Василий. На всю жизнь, на верность, братец, полюбила его. И счастлива я, Иванушка! — Она крепко прижала к себе сына и, улыбаясь своим сокровенным мыслям, мечтательно призналась — Сплю и вижу, что и мой Иванушка отменный мастер будет… В твою память сынка так нарекла, братец.