Эрнст Генри

Я не переслал этой пленки по следующим причинам. Я знал из опыта, что в подобных сообщениях высказывания советских дипломатов часто сильно искажаются, и опасался, что в данной „Белой книге“ мои высказывания тоже могут быть фальсифицированы. Поэтому я хотел сначала сам прочитать „Белую книгу“ и, в случае надобности, послать пленку в Москву в сопровождении моих комментариев, чтобы избежать каких-либо недоразумений с НКВД.

Но для прочтения микропленки нужен особый аппарат. Я не мог его достать (да и не тем занята была голова во время войны) и положил пленку в свой архив, поскольку в связи с заключением между СССР и Англией военного союза она потеряла актуальность. А потом я забыл о ней, ибо до самого дня ареста у меня не доходили руки до разбора своего архива. Такова история. Полностью признаю свою вину и радуюсь, что пленка в конце концов попала в архивы, но причем тут ст. 58–1 „а“?

2) Моя информация из Англии. Обвинение утверждает будто бы в предвоенные годы я „пытался скрыть от советского правительства двойную игру, которую вело правительство Англии“.

Единственным источником этого утверждения является субъективное мнение профессора Военно-Политической академии Г. А. Деборина, который в начале 1948 года ознакомился с моей информацией из Англии за 1935–39 годы, будучи членом комиссии по подготовке материалов для исторической справки „Фальсификаторы истории“.

В своих показаниях на предварительном следствии Деборин особенно подчеркивал, будто бы во время тройных переговоров 1939 года я заверял советское правительство, что „Англия и Франция честно стремятся к сотрудничеству с Советским Союзом и что договор о взаимопомощи с ними можно заключить, не опасаясь никакого подвоха с их стороны“.

Проф. Деборин — человек лживый и двуличный, что мне удалось доказать на судебном следствии. Под перекрестным допросом он вынужден был признать, что как раз во время тройных переговоров я направил в Москву ряд сигналов, предупреждавших о возможности „подвоха“. В результате клевета Деборина рассыпалась.

Но тут важнее другое. Хотя формально стрела Деборина направлена против меня, однако по существу она направлена против советского правительства. Деборин иносказательно говорит: „Посмотрите, какое у нас феноменально слепое правительство! Майский его 5 лет обманывал своей информацией, а оно не только ничего не заметило, но оставило его послом в Лондоне еще на 4 года, потом на 3 года назначило замнаркоминделом, награждало его орденами и медалями“. Каково! Я думаю, что Деборин не только лживый и двуличный человек, но также и человек антисоветский, но тонко законспирировавшийся.

3) Второй фронт. В обвинительном заключении имеется утверждение, будто бы я в 1941–1944 годах отрицательно относился к идее второго фронта. Это утверждение, как я показал на судебном следствии, покоится на сплетнях и слухах. Свидетель военно-морской атташе при посольстве СССР в Великобритании адмирал Николай Михайлович Харламов на вопрос председателя суда ответил, что моя позиция в Лондоне по вопросу о втором фронте была правильная. Важнее всего, однако, приведенные мной на суде факты, которые полностью опровергают утверждение обвинения.

5) Конвой № 17. В июле 1942 г., благодаря безобразному поведению английского адмиралтейства, немцы разгромили в районе Нордкапа большой караван с военным снабжением, шедший в Архангельск.

Я поднял в политических кругах Лондона по этому поводу кампанию, главным образом, через Ллойд-Джорджа. Чтобы дать советской стороне какое-то „удовлетворение“, Черчилль устроил под председательством Энтони Идена совещание для обсуждения положения.

От англичан присутствовали министр иностранных дел Иден, первый лорд Адмиралтейства (морской министр) Альберт Александер и первый морской лорд (главнокомандующий военно-морским флотом) адмирал Дадли Паунд. От нас — я, начальник советской военно-морской миссии адмирал Харламов и капитан 2-го ранга (ныне контр-адмирал) Николай Григорьевич Морозовcкий в качестве переводчика Харламова.

На совещании Харламов, который вообще как-то робел перед Паундом (не только на этом совещании), атаковал Паунда вяло и нерешительно. Это заставило меня в конце совещания очень резко выступить против Паунда. Между мной и Паундом произошла ссора. Излишнюю горячность на совещании я считаю своей ошибкой, о чем заявил на предварительном следствии еще в октябре 1953 года. Теперь Харламов (на предварительном и судебном следствии) пытается доказать, что он был на совещании активен, а я пассивен. Но это не так. На судебном следствии я полностью подтвердил свою первоначальную версию.

6) Англофильство. Обвинительное заключение много говорит о моем англофильстве.

Отвечу: во-первых, англофильство — не уголовное преступление; во-вторых, на судебном следствии я достаточно убедительно показал, что моя любовь к английской литературе, которую я ставлю непосредственно после русской, нисколько не мешает мне в области политики руководиться в отношении Англии исключительно лишь интересами СССР.