Эрнст Генри

В первые дни войны хозяева умертвили примерно 400 тысяч домашних животных, в основном кошек. В результате началось настоящее нашествие мышей и крыс. Городские власти обратились к горожанам с просьбой не избавляться от домашних животных. Животных подстерегали и другие опасности. «Берегите своих кошек!» — предупреждали газеты: разразилась настоящая эпидемия краж кошек. Говорили, что это дело рук персов, которые по традиции занимались мехами, — не хватало кошачьих шкурок для скорняков.

Эрнст Генри навсегда запомнил 24 августа 1940 года. В тот день первые бомбы упали на Лондон. В Ист-Энде вспыхнули пожары. 7 сентября небо словно заволокло тучами — стройными рядами немецкие бомбардировщики обрушились на город. Их прикрывали истребители, которые вились вокруг них, как пчелы вокруг матки. Ночью немецкие самолеты вернулись — 247 бомбардировщиков «Юнкерс». Бомбили до половины пятого утра. Это было невыносимо. Потом Генри узнал, что погибли 430 человек. С этого дня бомбардировки продолжались каждый день, и утром, и ночью. 170 «Юнкерсов» прилетали днем, 200 — ночью. Тысячи людей остались без крова. В уцелевших домах не было ни газа, ни электричества, ни воды. Утром выяснялось, что молока не привезут, а ближайшая булочная сгорела. Многие убежища оказались недостаточной защитой от мощных бомб. Но и в самые тяжелые дни, когда бомбили постоянно, один из семи лондонцев все равно бесстрашно оставался дома.

Эрнст Генри отметил, что англичане не любят большие бомбоубежища: верх брали любовь к одиночеству, презрение к опасности, нежелание покидать свой дом и показать свой страх. Генри был неприятно удивлен, что в большинстве убежищ условия невыносимые — заметно не хватало туалетов и воды. Запах нечистот и пота особенно плохо переносили женщины. Они смачивали носовой платок духами и прижимали к лицу.

Правительство поначалу возражало против использования метро в качестве убежища. Однако 8 сентября толпа потребовала открыть станцию метро на Ливерпул-стрит. Вызвали войска, но толпа не хотела расходиться. Наконец кто-то отдал распоряжение, и двери распахнулись.

Военные признавали, что зенитный огонь малоэффективен. Но вскоре начали работать радиолокаторы и точность противовоздушной обороны сразу улучшилась. В сентябре 1940-го на один сбитый самолет уходило 30 тысяч снарядов, в октябре — 11 тысяч, а в январе 1941-го — всего 4 тысячи. Уходя от зенитного огня, немецкие бомбардировщики сбрасывали смертоносный груз с большой высоты и промахивались. Вместо портов и железных дорог бомбы падали на жилые дома.

Зенитный огонь был опасен не только для немецких летчиков — с неба сыпались осколки и неразорвавшиеся снаряды. Эрнст Генри сознавал, что, если не успел укрыться, рискуешь быть убитым снарядом зенитки. Град шрапнели, сыпавшийся с неба, был столь же смертелен, как и вражеские бомбы. В результате погибло больше лондонцев, чем немецких пилотов. Но англичане все равно хотели слышать грохот своих зенитных орудий.

Некоторые лондонские коммунисты уверяли Эрнста Генри, что немцы бомбят исключительно бедные кварталы: дескать, богатые договорились с Берлином. Власти всерьез боялись бунтов. Когда люфтваффе обрушило бомбовый груз на Вест-Энд, квартал в западной части Лондона, где обитало высшее общество, в правительстве облегченно вздохнули:

— Если бы немцы продолжали бомбить восточную часть города, началась бы революция. Теперь, когда они разнесли Бонд-стрит и Парк-лэйн, баланс восстановился.

Несколько бомб разорвались рядом с Букингемским дворцом. Королевская семья могла пострадать от взрывной волны. Королева искренне сказала:

— Я ряда, что нас тоже бомбили.

На территории советского посольства существовало свое бомбоубежище. Иван Майский вспоминал:

«Бомбоубежище подземным ходом было связано с подвальным этажом посольского здания. В самом бомбоубежище имелось пять отсеков, оборудованных в виде небольших комнат со столами, стульями и примитивными постелями, на которых можно было спать. Отсеки отделялись друг от друга деревянными стенками с дверями. Имелись электрическое освещение, радио, вентиляция и два запасных выхода на случай, если бы вход из посольства был завален обломками здания.

В первую зиму войны не было надобности в бомбоубежище: то были месяцы „странной войны“, когда английские самолеты сбрасывали на Германию листовки, а немцы в ответ молчали.

С началом „большого блица“ мы использовали бомбоубежище по его прямому назначению. Каждый день к 9 часам вечера туда переселялись основные работники посольства, переносили туда все секретные или особо ценные материалы, составляли здесь отчеты и донесения, зашифровывали или расшифровывали телеграммы. Тут же устраивали заседания, а по ночам спали. Конечно, сон в бомбоубежище несколько отличался от нормального сна дома, в привычной постели, но все-таки то был сон, который подкреплял людей для дневной работы.