Эромемуары

Нам, училка дорогая,

Ваши ножки нравятся.

Вот сидим, воображаем —

Юбку снять пытаемся.

Из школьного фольклора.

И всё же, несмотря на моё похвальное намерение оставить втуне воспоминания о двух, так сказать, промежуточных школах в двух разных городах, и ограничиться только первой и последней из школ моего детства, отрочества и юности, я не в силах не вспомнить о Людмиле Ивановне, учительнице русского языка, из-за которой у мужской половины нашего 7^а класса то и дело во время урока падали на пол различные мелкие предметы: карандаши, ручки, ластики. Самые смышленые роняли содержимое пеналов, каковое долго и тщательно, на ощупь (ибо глаза, ясное дело, были вперены во глубину стройных бедер руссички) собирали. Кроме того, как минимум один из нас нёс на переменах вахту в районе лестницы, карауля момент истины, который наступал всякий раз, как только Людмиле Ивановне требовалось перебраться с одного этажа на другой… Но и этого нам показалось мало, и мы, зная, что проживает наша училка с чадами и домочадцами на первом этаже стандартного панельного дома в трех кварталах от школы, отправились как-то большой компанией взглянуть, что там у неё творится в родных пенатах, не ходит ли она по комнатам в неглиже, не склонна ли к переодеваниям у незанавешенных окон. Первым был подсажен к заветному окошку учительской спальни Лёня Соколов. Лёня, бросив взгляд внутрь, вдруг изменился в лице, соскочил на землю и с криком «увидел! увидел!» припустил со всех ног в неизвестном направлении, преследуемый ватагой юных вуайеристов, вопрошавших на бегу, что именно ему посчастливилось узреть, и едва не отколотивших Лёню, когда он в конце погони признался, что всё, что удалось ему увидеть, – это сиротливо брошенный лифчик на спинке стула… Как вскоре выяснилось, мы недооценили глазастость Лёни. Именно он оказался в нужное время в нужном месте – в безлюдной чаще центрального парка в предвечерних сумерках – где застукал нашего трудовика Витольда Матвеевича и нашу учительницу Людмилу Ивановну за обоюдным адюльтером. Впрочем, застукал – сказано не точно, скорее, засёк. Из кущи кустов. Позже выяснилось, что это был его постоянный наблюдательный пункт, на котором он активно набирался жизненного опыта, подсматривая за уединяющимися парочками. Парочек манила сюда не только глушь, но и затерянная в этой глуши неведомо кем и когда сюда притараненная скамейка: по советским социалистическим меркам – идеальное ложе сусального трёпа с последующим трахом. Возможно, не накостыляй мы ему тогда слегка по шее за ложную тревогу, Лёня ни за что бы о своём НП нам не сообщил. Но он горел желанием реабилитироваться в наших глазах, доказать всем, что он не какое-то там фуфло и слюнтяй, для которого один вид брошенного на спинку стула лифчика есть достаточный повод для эротического ликования. И доказал. Наглядно. На его чудесном НП перебывали все мальчишки из нашего класса. Лично я заявился, когда пришла моя очередь (во избежание провала, мы додумались не залегать в Лёнином НП всей ватагой, но, разбившись на пары, бросили жребий – кому когда заступать на дежурство), с театральным биноклем, которому я обязан незабываемой эротической сценкой, подсмотренной мной во время бурного совокупления нашего трудовика с нашей руссичкой. Совокуплялись они, кстати, почти всё в той же банальной рабоче-крестьянской позе – насколько оной не препятствовала узость скамейки и наличие у неё спинки, по-над которой тряслась ножка Людмилы Ивановны, обутая в модную белую «лодочку». Но незабываемой эта сценка стала не из-за учительской ножки, а из-за комара, намертво вцепившегося в обнажённую ягодицу трудовика. Ягодица ходила, само собой, ходуном, но комар и не думал прерывать из-за такой мелочи свой ужин (или завтрак? кажется, комары ведут ночной образ жизни), и нагло наливался трудовой кровушкой Витольда Матвеевича. Помнится, я подумал тогда, что если сейчас трудовик попросит Людмилу Ивановну шлёпнуть себя по заднице, а именно по правой её половинке, она сочтёт это вопиющим извращением и, скорее всего, прервёт коитус на полуслове (к тому времени все мальчики нашего класса были уже прекрасно осведомлены, что училка наша раскочегаривается долго, а раскочегарившись, разражается матёрными частушками; в данный момент она была ещё явно далека от демонстрации своих познаний в области фольклора, следовательно, к сексуальным экспериментам не готова).